Все, что ты захочешь

Автор: Maya

Оригинал: [здесь]

Перевод: lilith20godrich

Бета: Helga

Пайринг: Гарри/Драко

Рейтинг: R

Примечание: Для Даархона - с любовью и восхищением!

Disclaimer: все принадлежит мне (в моих мечтах). Хозяйка – Дж. К. Роулинг. Я просто ненадолго одолжила.

Гарри спас мир, когда ему было шестнадцать.

Насколько ему известно, это рекорд.

И он знает, что поступил правильно. Он в этом уверен. Эту абсолютную, раскаленную добела уверенность он обрел на пятом курсе, когда Хогвартс превратился в пристанище для пострадавших во время войны.  Мама Симуса Финнигана, чистокровная волшебница, залитая кровью своей семьи, кровью, которую посчитали менее стоящей, нашла убежище в замке в первый день занятий. Все жители Хогсмида устремились в замок в поисках спасения после первой же зачистки.

Гарри постоянно напоминает себе об этом.

Гарри вспоминает, как уверенно спустя несколько месяцев после официального начала учебного года в стенах замка появился Драко Малфой. С Крэббом, но без Гойла,  с Панси Паркинсон, но без ее дружка Блэйза Забини; с матерью, но без отца. Он выглядел бледным,  но настроенным решительно,  когда, сжимая руку матери в своей, сказал: «Я немного опоздал» и сразу же после этого одарил Гарри глумливой ухмылкой – так сильно его впечатлившей, что Гарри подумал: если кто-то настолько мерзкий от этого отрекся, значит…

Это необходимо прекратить. Все легко и просто.

Только это никак не прекращалось.

Во время обороны замка Гарри и Рону пришлось сражаться – и убивать. Гермиона почти не спала, день за днем проводя в поисках заклятий и зелий – да  чего угодно, лишь бы не выходить из библиотеки и быть как можно дальше от спальни с её пустыми кроватями.  Миссия Малфоя как шпиона едва не провалилась, его пытались убить, но ему удалось избавиться от разоблачившего его человека, всадив в него нож, и еще долгое время после этого Снейп не спускал с Малфоя встревоженных глаз. Никому не разрешено было покидать стены замка после того, как они начали бросать заклятья с небес.

Гарри вспоминает Рона и случившееся в тренажерном зале утром того дня, который всё изменил. После того, как Малфой остался без волшебной палочки, им всем было приказано совершенствовать свои физические навыки, ведь если бы у него не оказалось с собой ножа…

Рон только что узнал о Фреде и Джордже, и он исступленно бил боксерскую грушу, колотил, пока кулаки его не превратились в кровавое месиво, и Гарри пришлось оттащить его в сторону.

Малфой тоже был там, ударяя по другой боксерской груше с точностью и  выверенной злобной яростью. Гарри даже не взглянул на него, потому что глаза Рона были мокрыми от слез, и раз за разом он повторял:

– Мы умрем. Гарри. Мы все умрем.

А его глаза кричали: «Если Фред и Джордж, страстные и неудержимые как ртуть, могли умереть…»

– Не бойся,  возразил Гарри неистово, – я тебя спасу. Я спасу всех. Сам, без посторонней помощи. Кто-то же должен.

Все думали, что это должен быть он. И он тоже так думал, потому что знал, с глубокой, проникающей до мозга костей уверенностью, что кто-то должен…

Малфой резко расхохотался…

– Ты хотя бы чего-нибудь боишься? – заорал вышедший из себя Рон.

– Это не имеет значения, – ответил Гарри. Он был слишком уверен, чтобы бояться.

Малфой презрительно хмыкнул, и Гарри яростно рванулся к нему:

– Какого черта! Что тут смешного?

Малфой пнул боксерскую грушу. Только что он в очередной раз вернулся в Хогвартс после месяца шпионской деятельности и казался ужасающе худым. На нем была футболка без рукавов, и Гарри пришло в голову, что его ключицы стали такими острыми, что вполне могли сойти за оружие.

– Ты смешон, герой, – ответил Малфой, пропищав последнее слово восторженным фальцетом. – И если тебе от этого станет легче, Уизли, то я просто подыхаю от ужаса.

Губы Рона скривились в странном, пугающе надломленном подобии улыбки. Они с Малфоем  как-то участвовали вместе в одной разведывательной миссии и с тех пор поддерживали не-совсем-но-все-же цивилизованные отношения.

Гарри не мог этого понять.

– Не вижу ничего смешного, – прорычал он.

– У меня нет ни малейшего желания быть спасенным тобой, – прорычал Малфой в ответ,  с удесятеренной злобой ударяя грушу: один раз, второй, третий.

– По-твоему, лучше умереть?

– Я не собираюсь умирать, – резко ответил Малфой. – Я не делаю того, что ждут от меня другие. Я делаю только то, что хочу я сам.

Рон сжал свои залитые кровью кулаки.

– Значит, Гарри будет спасителем, а ты как всегда останешься все тем же избалованным ублюдком?

Малфой снова расхохотался; подняв полотенце, повесил его на шею и посмотрел на Гарри с ярко выраженным злорадством, словно «избалованный ублюдок» было куда более завидным и впечатляющим званием, чем  «спаситель».

Гарри не видел ничего особенного в том, чтобы оставить Пожирателей Смерти, потому что Вольдеморт заявил Малфою, что ему не нужен второсортный товар. Он считал, что к правильной стороне следует принадлежать, только если ты абсолютно уверен.

– Пора  это прекратить, – рявкнул он.

Рон посмотрел на него – с выражением, вобравшим в себя слишком много боли, чтобы принять его за надежду, а Малфой прислонился к стене, откинув со лба мокрые от пота волосы, сильно отросшие за время, что он пропадал.

– Хоть в этом ты прав, – ответил он наконец.

Гарри холодно посмотрел на него и сказал:

– Подстригись.

А потом Малфой подчеркнуто неторопливо вышел из комнаты,  и Рон – Гарри в первый и последний раз видел его таким – сломался окончательно, в голос разрыдавшись. Он сидел на мате рядом с ним, сжимая плечо Рона, и думал только о том, что это необходимо прекратить, раз и навсегда, и даже ублюдок вроде Малфоя понимает это.

В этот же день Дамблдор рассказал, как именно это можно прекратить.

– По своей природе это то же, что и заклятие Империус, – сказал он. – Мисс Грейнджер нашла описание древних магических обрядов, создающих защиту невиданной силы. В месте их проведения магическая энергия концентрируется настолько, что примененное заклинание выходит за рамки простого подчинения и повиновения, преодолевая любое сопротивление – и действие его длится вечно.

– И когда вы это сделаете? – нетерпеливо спросил Гарри, его сердце билось с немыслимой скоростью, и в голове грохотало: «Спасены, спасены, спасены». Все до одного.

Дамблдор посмотрел на него и ответил:

– Я не могу.

Кулаки Гарри сжались, словно он хотел раздавить кого-то, прятавшегося у него в ладонях, и он требовательно спросил:

– Почему нет?

– Неужели ты не слышал ничего из того, что я только что рассказал? –  вот все, что удалось ему вытянуть из Дамблдора, и первый раз в своей жизни Гарри подумал, что Дамблдор выглядит слишком старым, чтобы справиться со всем этим, слишком слабым, чтобы быть полностью  уверенным в том, что он может и должен.

– Я сделаю это, – сказал он неистово.

Гибель Седрика. Убийство Финниганов. Фред и Джордж, с их смехом, и коронными шутками, и страшной смертью.

Гарри был так уверен, что почувствовал к Дамблдору презрение.

– Я так и думал, что ты решишься, – мягко ответил Дамблдор, и Гарри понял, что у директора не хватило сил посмотреть ему в глаза.
 Он вздрогнул, когда понял, что Дамблдор рассказал ему все это, ожидая, что Гарри согласится, возьмет все на себя, но потом подумал – Дамблдор просто напуган,  он слаб, и его нужно спасти, как и всех остальных.

И это только прибавило ему еще больше уверенности.

Больше никому ничего не рассказали. Гермионе просто велели отыскать как можно больше информации о защитных заклятиях, Снейпу и Малфою было поручено собрать всех Пожирателей Смерти в определенное время в определенном месте,  а именно – в Поместье Малфоев. Им просто сообщили, что есть план, с помощью которого Гарри сможет всех спасти.

– Мило, – промурлыкал Малфой, – надеюсь, мой дом при этом не пострадает?

Гермиона засмеялась и хлопнула его по запястью, на что он просто снисходительно пожал плечами. Он напялил свою старую школьную форму и выглядел еще хуже, чем раньше. Гарри думал, что еще тогда, в зале для тренировок, он уже выглядел неважно – со своей едва сдерживаемой агрессией, тонкий  словно рапира, в потрепанной старой одежде. Но сейчас это казалось почти невыносимым – видеть когда-то безупречного Малфоя в поношенном тряпье, из которого он давным-давно вырос, с закатанными рукавами, открывающими острые локти, и с грязными волосами, спутанной волной опускающимися на воротник рубашки.

Каким-то недостижимым образом Гермиона тоже приобрела невероятную терпимость к обществу Малфоя, основанную, по догадкам Гарри, на присущем им обоим нездоровом обожании, которое они питали к витиеватым многословным сноскам.

Все вели себя именно так, как и следовало. Все смотрели на Гарри с надеждой и верой, мечтая о спасении, желая уверенности и определенности. В обращенных на него усталых глазах профессора МакГонагалл светилась гордость, и Гарри с особым удовольствием заметил ее неодобрительный взгляд в сторону Малфоя.

После собрания Гермиона задержалась, чтобы крепко обнять его:

– Ты всегда можешь на меня рассчитывать, – сказала она. – Если в библиотеке реально еще хоть что-нибудь найти, я найду. Я знаю, что ты справишься, что ты сможешь это сделать.

– А что именно сделать? – спросил Малфой, стоя в дверном проеме. – Я обратил внимание, что нам так и не удосужились рассказать, какой именно доблестный поступок намеревается совершить наш герой на этот раз.

– Спасти вас всех, – рявкнул Гарри. –  О боги, какой же ты мерзкий.

– Да уж, это твое любимое занятие...

– Драко, не веди себя так ужасно, – рассеянно произнесла Гермиона, ухватив его за галстук и потянув за собой.

– Но у меня это получается лучше всего, – запротестовал Малфой. – Иди ко мне, крошка. Ты готова к полному неистовой страсти процессу перевода древнеанглийского текста?

– О, разве я могу отказаться от подобного предложения? – ответила Гермиона смеясь. Когда она повернулась, чтобы посмотреть на Гарри в последний раз, то ее глаза ослепительно сияли, полные непоколебимой веры. Она была убеждена, что Гарри спасет их всех.

И Гарри действительно спас их всех. И разве он не заслужил хоть какого-то вознаграждения?

В тот раз он впервые увидел Поместье Малфоев – оно предстало перед ним во всем своем  великолепии. Внушительное здание, казавшееся белоснежным в бледном сиянии лунного света, было защищено уродливыми статуями горгулий, поглядывавших на него со странно знакомыми гримасами. На мгновение Гарри представил себе маленького Малфоя, расхаживающего по аллеям и старательно копирующего их злобные ухмылки.

Со всех сторон Поместье было окружено мерцающими огоньками заряженных до предела концентраторов магической энергии, и Гарри не сомневался, что они сработают, потому что он не смог бы справиться без них, а другого выхода у них просто не было.

Он стоял на вершине холма, глядя вниз; ощущая свое предназначение и чувствуя непоколебимую уверенность в собственных силах.

Он взмахнул палочкой и сделал то, что должен был сделать – озвучил вереницу замысловатых латинских терминов и пробудил к жизни мощную древнюю магию, творя заклинания, не произносившиеся на этой земле уже много столетий. Он не почувствовал никаких колебаний, ни разу не запнулся, ни на миг не усомнился. Словно это не он, а сама судьба вещала его устами, и непривычная латынь казалась такой же естественной и доступной ему изначально как Змееязык, но в отличие от него не была ничем осквернена.

Когда бесстрастные слова уверенно прозвучали в тишине, вырвавшиеся из концентраторов магической энергии потоки света образовали вокруг Поместья сияющий купол, ослепительно белый, излучающий могущество и неизбежность. Гарри смотрел на свет, не отрываясь, но глаза его так и не начали слезиться. В его груди жила абсолютная и непоколебимая уверенность.

Именно так все и должно было закончиться.

Потом свет стал слабеть, и купол исчез, оставив после себя ничем не примечательный дом, укутанный тьмой, и победную песнь, торжественно звучавшую у Гарри в голове.

И он произнес, тихо, но четко:

– Вольдеморт должен выйти. Остальные останутся внутри.

И Вольдеморт вышел – тихо, покорно, без борьбы и сопротивления, словно где-то глубоко внутри он знал, что происходит то, что должно было. Гарри смотрел на его бледное лицо и размышлял о неотвратимости наказания. Он не чувствовал ни злобы, ни желания отомстить – ничего, кроме несокрушимой уверенности.

Он прислонился к дереву, наблюдая за тем, как Вольдеморт приближается к нему – словно притягиваемый непреодолимой силой. И этой силой был сам Гарри.

Поместье Малфоев располагалось на краю обрыва, в живописном месте, с которого открывался потрясающий вид на море. Гарри спокойно прошел к обрыву, ведя за собой Вольдеморта, словно собачку на прогулке, и там, на краю, в последний раз посмотрел в лицо существа, ради бессмертия убившего в себе все человеческое.

– Я хочу, чтобы ты спрыгнул с этого обрыва, – холодно произнес он.

И Вольдеморт подчинился.

На мгновение его тощее черное паучье тело замерло на краю в нежном сиянии лунного света, а потом он упал, превратившись в жалкий сгусток тьмы на равнодушных камнях.

Первого человека Гарри убил, когда ему было пятнадцать лет, а последнего – в шестнадцать, и он никогда не жалел ни об одном из них, и меньше всего – о Вольдеморте.

Все оказалось очень просто, и, как ни странно, Гарри совсем этому не удивился.

Он повернулся, гордясь отлично выполненной работой, зная, что все закончилось, раз и навсегда, и даже Малфой теперь вынужден будет признать, что он, Гарри, спас их всех.

Он вернулся к Поместью и четко произнес:

– Теперь вы все выйдете и отправитесь в Азкабан.

Дамблдор заранее предусмотрел возможность доставки всех Пожирателей Смерти в Азкабан, и все, что теперь оставалось сделать Гарри – проверить, чтобы все они отправились к месту назначения, и убедиться, что их надежно запрут. А потом можно было возвращаться домой. Он стоял у подножия холма, наблюдая за тем, как все они проходят мимо него с тупыми, ничего не выражающими лицами – безжалостные убийцы и нераскаявшиеся преступники, – и какая-то частица его хотела бы убить их, уничтожить – всех до одного – но в этом не было необходимости. Все и так было кончено…

И в этот момент он заметил промелькнувшую белоснежную шевелюру.

Ему даже в голову не пришло, что это мог быть Люциус. Он с легкостью узнавал Малфоя, едва завидев его. И он мгновенно узнал его и в этот раз.

А потом впервые за все время его уверенность пошатнулась, так же как и он сам, и он подбежал ближе и крикнул:

– Малфой, что ты делаешь? Остановись!

Малфой остановился и повернулся к нему, и на его лице в кои-то веки была не привычная глумливая ухмылка, а приятное, хотя и несколько рассеянное выражение.

– Все кончено, – сказал ему Гарри, не совсем понимая, зачем он это делает, и в глубине души желая услышать долгожданные слова благодарности от этого упрямого поганца.

– Да, и только благодаря тебе, – ответил Малфой, и неожиданно его лицо осветила искренняя  улыбка: – Спасибо.

– О, – неуверенно промычал Гарри и слабо улыбнулся в ответ: – Ну... Пожалуйста.

– Малфой! – ночь прорезал крик Снейпа, и он подбежал к ним, чтобы схватить Малфоя за руку. – О Боже... Что случилось? Ты не выбрался вовремя, и я… Глупый мальчишка, рискуешь как всегда! Что ты с ним сделал? – в бешенстве взревел он, резко повернувшись к Гарри.

Гарри был в ярости. Ведь это он только что всех спас, и он бы никогда не…
 
– Я в полном порядке, – резко ответил Малфой, – Гарри не причинил мне никакого вреда.

– Гарри? – медленно повторил Снейп.

Он посмотрел на него, и от этого взгляда в голове Гарри ядовитыми змеями заскользили ужасные мысли. Малфой был в доме, когда он произнес заклинание. Малфой всегда называл его «Поттером».

– Поттер, – спокойно исправился Малфой.

Снейп продолжал держать Малфоя за руку, словно оберегая его от невидимой опасности.

– Я отведу тебя домой, – произнес он.

Малфой посмотрел на него, и на лице возникла, наконец, почти фирменная ухмылка.

– Вы до самого дома собираетесь меня провожать? Целых десять шагов? Как благородно с Вашей стороны, профессор Снейп, – ехидно проговорил он, и Снейп вздохнул с облегчением.

– Разумеется, я имею в виду Хогвартс, грубиян ты этакий!

– Да, отведите его домой, – сказал Гарри.

– Я хотел бы вернуться домой, – произнес Малфой с тихой покорностью, и после этих слов Гарри отвернулся от них, от благодарной улыбки Малфоя и подозрений в глазах Снейпа. Он должен проследить, чтобы все Пожиратели Смерти отправились в Азкабан. Он должен быть абсолютно уверен.

И вскоре убежденность снова вернулась к нему. Все были спасены, все были свободны – и только благодаря Гарри. Хогвартс снова стал школой, люди, нашедшие в нем убежище во время войны, возвратились в свои дома, и миссис Финниган, прощаясь, расплакалась и поблагодарила его.

В ночь после триумфального возвращения Гарри сияющая от радости Гермиона благодарно обнимала его не переставая и Рон постоянно по-дружески похлопывал его по спине. Гарри посмотрел на его еще совсем недавно сбитые в кровь костяшки пальцев и увидел, что они почти зажили.

Устроенное ими торжественное празднование длилось всю ночь, и Гарри, шедший сквозь толпы людей, купался в благодарных взглядах, видел радость и спокойствие на лицах людей, и счастье переполняло его. «Я поступил совершенно правильно», – повторял он про себя и почти с вызовом смотрел в усталое лицо Дамблдора.

Он должен был сделать это, это правильный поступок. Он уверен.

Он издалека поглядывал на Малфоя, и тот казался совершенно нормальным. Панси Паркинсон по крайней мере семь раз за вечер подбегала к нему, чтобы поцеловать, и каждый раз он в самый последний момент слегка поворачивался, подставляя губы вместо щеки. В какой-то момент Гарри углядел, как Гермиона дружески обняла Малфоя, и даже Рон, размахнувшись, пожал ему руку, и это ничего общего не имело с привычным проявлением неприязни, больше походя на признание общей победы и всеобщее ликование. И Гарри подумал: «Он в порядке, тоже спасен, и все совершенно правильно, именно так, как и должно быть».

И еще долгое время – несколько недель – он продолжал жить в этом состоянии счастливого изумления из-за того, что все счастливо закончилось.

А потом как-то раз в читальном зале он проходил мимо стола, за которым развалился Малфой, слишком громко для библиотеки отчитывавший стоявшего перед ним с печальным видом младшекурсника-слизеринца:

– Нет, я и не подумаю помогать тебе с заданием по Зельям, – он фыркнул, – если ты что-то не понимаешь, то должен заниматься усердней, а не ползать как червяк или какой-нибудь жалкий хаффлпаффец, умоляя спасти тебя от собственной глупости. Слизеринцы так не поступают.

«О, заткнись, Малфой, – с безграничным раздражением подумал Гарри, – можно подумать, ты умрешь, если хоть раз в жизни сделаешь доброе дело…»

Малфой замолчал и спустя мгновение произнес куда более мягким и спокойным голосом:

– Теперь, когда ты понимаешь это… Ладно, Бэддок, покажи, в чем твоя проблема.

«Вот так-то лучше», – подумал Гарри довольно, а потом осознал, что он только что сделал, и потрясенно выронил из рук книги.

Он не должен был делать этого, он прекрасно знал, но все в порядке, в этом не было ничего особенного, и разве Малфой не заслужил это? Он просто преподал ему урок, совсем как тогда, на третьем курсе, когда закидал его грязью из-под мантии-невидимки.

Он наклонился и поднял книги.

«Это довольно забавно, – подумал он с опаской, словно боясь признаться себе в подобных мыслях, – в конце концов, это  всего лишь Малфой. В порядке вещей будет немного подшутить над ним, заставить его делать разные вещи…»

Например…

– Знаешь, – произнес Малфой, задумчиво нахмурившись, – я действительно не должен так доводить Поттера. Наверное, это все потому, что я ему завидую.

– Ээээ… Ясно, – пробормотал Малькольм Бэддок.

Гарри, с трудом сдержав улыбку, обратил внимание на волосы Малфоя, которые тот снова начал зачесывать назад.

В то же мгновение Малфой запустил пальцы в прическу, одним движением безнадежно испортив безукоризненную укладку.

А что, если…

– Ты в порядке? – неуверенно спросил Бэддок. – Просто… Ты сам на себя не похож.

И холодный ужас сковал Гарри. Да, Малфой не был на себя похож... Потому что это был не он, потому что Гарри…

«Это просто ошибка, – успокаивал он себя, – я не сделал ничего плохого, я буду очень осторожен, буду держаться от него подальше», – и он со всех ног выбежал из библиотеки.

Он повторял себе, что это больше никогда не повторится и все будет в полном порядке. Он просто хотел, чтобы Малфой оставил его в покое – и тот никогда больше его не тревожил. Он хотел, чтобы Малфой тихо вел себя на уроках – и тот затих. Но во всем остальном он оставался таким же, как обычно.

Все закончилось хорошо, и он поступил правильно.

Все было правильно, и Гарри ежедневно видел тому подтверждения.

Люди, опьяненные неожиданным счастьем, все время сияли счастливыми улыбками, и Хогвартс наполнял шум от непрекращающихся праздников и веселых игр.

Сначала это его радовало.

Но потом стало казаться… несправедливым.

Он сделал это, он спас их всех, и все же он не мог присоединиться к ним, стать частью всеобщего ликования, и он сам не мог понять – почему.

Он добился всего, чего хотел, но так и не освободился от груза прошлого. Он жил верой, что сможет все исправить, он верил в справедливость.

Он был ребенком. Он был глупцом.

Вольдеморт умер, но это не вернуло ему родителей, и не сделало его детство счастливым, и не искупило страдания. Он спас мир – и все равно просыпался по ночам с криками после мучительных кошмаров, полных крови и воспоминаний. И то, что после всех своих страданий и боли он так и не смог присоединиться к всеобщему ликованию, казалось ему невообразимой жестокостью.

Профессор МакГонагалл вырядилась в небесно-голубую мантию, а профессор Снейп отвесил ей изысканный комплимент и был настолько сбит с толку, что ему понадобилось присесть и выпить холодной водички, чтобы оправиться от этого чудовищного приступа хорошего настроения. Рон подлил в сок Малфоя какое-то зелье, окрасившее его волосы в вишневый цвет. Рассказывали, что тот закатил грандиозную истерику, запустив в голову Рону десяток тарелок и стаканов, а потом весь день проторчал у зеркала, восхищаясь контрастом сочного вишневого цвета и белоснежной кожи. Вся школьная территория была заполнена  детьми, играющими в классики, салки и другие игры, которые непременно оканчивались бедламом в случае, если к ним надумывал присоединиться Хагрид.

Несколько месяцев спустя они устроили в Большом Зале настоящее, специально организованное и подготовленное торжество по случаю великого избавления. Большую часть вечера Гарри провел на балконе, скрываясь в полумраке и старательно игнорируя многочисленные целующиеся парочки.

Он изо всех сил пытался держаться подальше от Малфоя, но его тяжело было не заметить, особенно на подобном празднестве. Он и Панси Паркинсон явились на вечер в вызывающе ярких цыганских костюмах, хотя это был вовсе не бал-маскарад. Сначала он одевается как викарий, теперь – как цыган. Что за странная мания натягивать на себя платья?  После кружки сливочного пива он, похоже, совсем потерял голову и вскочил на стол, чтобы исполнить зажигательное шимми.

Гарри сдался, наконец, и неотрывно смотрел на это очередное проявление вопиющей несправедливости. Панси накинула свою цветастую шаль на талию Малфою, притянув его к себе, и он танцевал, откидывая голову и изгибаясь, и свет играл в его волосах. Гарри не мог оторвать от него глаз, и в голове билось – он ужасен, он всегда был ужасен, но какой же он живой.

И это было настолько несправедливо, и Гарри обуревала такая ненависть, что ему хотелось ополчиться на весь свет.

Это был самый красивый март за многие-многие годы.

В тот день, когда Гарри увидел Рона и Гермиону вместе – хихикающих, неловко обнимающихся, целующихся – он убежал в лес, чтобы прогуляться среди деревьев. Он смотрел на деревья и голубое небо и думал о том, что он, в сущности, никогда не жил нормальной жизнью и не знал, каково это – быть счастливым, и это было так жестоко и несправедливо.

Он услышал, как неподалеку от него кто-то играл в догонялки, и радостные возгласы пробудили в нем необъяснимую злость. Он отчетливо слышал голос Панси Паркинсон, а она уж точно была слишком взрослой для того, чтобы играть в идиотские детские игры.

Еще один малолетний идиот выскочил из-за деревьев, едва не сбив с ног Гарри, и тот моментально узнал Малфоя.

– Ты никогда меня не поймаешь, – крикнул он, его волосы развевались на ветру, и весь он казался воплощением жизни и свободы.

А Гарри было одиноко и грустно, и он просто не смог удержаться:

– Малфой, – произнес он, – погуляй со мной.

– Конечно, – с готовностью согласился Малфой; и, естественно, он сделал то, что хотел Гарри, и даже не вернулся, чтобы предупредить друзей.

Гарри с трудом сдержал дрожь, когда Малфой подошел к нему ближе, и это оказалось так приятно – быть с кем-то рядом, вместе. Гарри нуждался в человеке, который сможет его понять, а Малфой был готов сделать все, что он пожелает. И Гарри вовсе не использовал его, ведь это просто дурацкая прогулка, ничего особенного, и, в конце концов, он спас весь мир, и разве он не заслужил награды?

Он рассказал Малфою об этой ужасной несправедливости. Он даже рассказал ему о своих кошмарах. И, конечно же, тот все понял – потому что Гарри хотел, чтобы он понял.

Но Гарри не задумывался об этом, просто наслаждаясь чувством, что наконец-то кто-то говорит ему именно то, что он всегда хотел услышать.

Они сидели на бревне, любуясь закатом, который окрасил волосы Малфоя багрянцем. Малфой сидел так близко, что тепло его тела согревало Гарри, и успокаивающе говорил: «Конечно, ты поступил абсолютно правильно».

И Гарри думал – он ведь не сделал ничего, что могло причинить вред Малфою, это вообще не имело к нему никакого отношения. Просто ему нужно было это услышать, эти успокаивающие и оправдывающие слова, и он больше никогда никому не причинит вреда.

К тому же – он ведь это заслужил.

– Спасибо, – пробурчал он, когда они возвращались в замок.

– За что? – удивленно спросил Малфой; и это было абсолютно правильно.

 Потом Гарри чувствовал себя виноватым. Конечно же, он ведь понимал, что это неправильно – так использовать кого-то.

Может, он и обладал властью, но вовсе не обязательно было ее использовать. К тому же, зачем ему вообще использовать Малфоя?

Он просто будет очень осторожен и никогда больше не станет управлять Малфоем. Он ведь был на стороне правого дела, он никогда не опустится до того, чтобы манипулировать другим человеком.

Он был очень внимателен и осторожен.

Малфой выглядел вполне нормальным и счастливым. Ходили слухи, что он встречается с Панси Паркинсон, но Гарри был уверен, что они просто друзья. Малфой самозабвенно флиртовал с ней, но он точно так же флиртовал и с Гермионой, и с сестрами Патил, и даже пару раз призывно поглядывал сквозь полуопущенные ресницы на профессора Вектор.

Он, как и почти все обитатели Хогвартса, пребывал в состоянии победной эйфории, и даже больше, чем некоторые. Он всегда пользовался популярностью среди слизеринцев, но теперь, после его реального вклада в победу, казалось, вся школа была им очарована, и он наслаждался этим доброжелательным вниманием, и даже стал капельку менее вредным.

Гарри пришло в голову, что злобное коварство, отличительная черта того прежнего Малфоя, было лишь реакцией на неудовлетворенное стремление к всеобщему одобрению и расположению, но он быстро отбросил эти мысли, решив для себя, что Малфой как был, так и остался избалованным поганцем.

Он никогда не верил в Гарри, а теперь пользовался плодами его победы.

Но каким бы неприятным он не казался, все-таки было в нем нечто неотразимое. Когда он входил в комнату, в ней словно появлялось солнце, и все без исключения тянулись к нему.

Кроме Гарри, конечно, который старательно держался подальше от этого яркого светила.

Разумеется, это нисколько не расстраивало Гарри, но все же было в этом что-то неправильное. Он привык, что Малфой всегда был рядом, был частью его жизни. Он никогда не осознавал это раньше, до тех пор, когда Малфой вместе со своим настойчиво досаждающим вниманием не исчез, оставив после себя… пустоту.

Но это ведь так глупо – переживать из-за невозможности вернуть привычный источник раздражения и глупых издевок и оскорблений, а он не хотел считать себя глупым. Но это не могло изменить реальность – там, где когда-то был Малфой с его глумливыми ухмылками и нелепыми пакостями, осталась лишь пустота.

Но Гарри старался не думать об этом, сосредоточившись на том, чтобы все сделать правильно и доказать Дамблдору, что тот ошибался, и позаботиться о том, чтобы с Малфоем все было в порядке.

И он был в порядке – но Гарри продолжал наблюдать.

Просто чтобы убедиться…

Впрочем, возможно, он продолжал наблюдать еще и потому, что привык к Малфою. А Гарри тяжело отказывался от собственных привычек, только и всего…

Малфой учился играть на мандолине, расхаживая вокруг и пытаясь найти подходящее место для того, чтобы попрактиковаться. Гарри следовал за ним, наблюдая, и Малфой выглядел совершенно нормально, пока вдруг не начинал играть мелодии, которые больше всего нравились Гарри, и это служило сигналом, что пора остановиться, прекратить, что все зашло слишком далеко.

Целую неделю по вечерам он приходил в гриффиндорскую гостиную, пытаясь обыграть Рона в шахматы. Гарри смотрел, как он поглаживает пальцами шахматные фигуры, изучал его профиль – на лице Малфоя было выражение, хорошо знакомое Гарри по квиддичу – стремление победить во что бы то ни стало, и он ни разу не отвел взгляда от доски.

И в пятницу, склонившись над учебником Чар, над параграфом, который он никак не мог дочитать, Гарри вдруг осознал, что хочет, чтобы Малфой на него посмотрел.

И Малфой сделал это.

Он поднял голову, оперся щекой на руку и серьезно и внимательно начал смотреть на Гарри, словно больше ничего не имело для него значения.

Гарри захлестнул приступ вины, и он едва не сбежал из комнаты, краем уха успев услышать, как Малфой смеется вместе с Роном, возобновляя игру – беспечно, словно ничего и не случилось, и негодование Гарри было почти таким же сильным, как и чувство вины.

Во время одного из посещений Хогсмида Малфой сидел в «Трех метлах», окруженный толпой поклонников, рассказывал анекдоты и пародировал мадам Розмерту, и так насмешил этим Дина, что тот просто свалился с кресла. «Он такой живой, – в тысячный раз думал Гарри, наблюдая за ним из дальнего угла, – и я мог бы… я мог бы…»

Он яростно замотал головой и убежал, чтобы через полчаса вернуться. И Малфой подошел к нему, и сел рядом, и рассказывал анекдоты, и изображал пародии – но на этот раз только для него, только для Гарри.

А потом Гарри снова говорил себе, что это ничего не значит, что он не сделал ничего плохого. Всего лишь пара вечеров, проведенных в компании Малфоя – какой вред они могли ему причинить? Можно подумать, все так уж тосковали без общества этого мерзкого поганца, и разве Гарри, после всего, что он для него сделал, не заслужил пару часов его времени?

И Гарри уж точно никогда не потребует чего-то большего, никогда не причинит ему настоящей боли...

Однажды во время ужина Малфой напрочь забыл о еде, вместо этого погрузившись в чтение, и на его лице было непривычно отстраненное, счастливое выражение. И в какой-то момент он просто оторвался от книги, глядя в никуда с мечтательной улыбкой на губах. Его лицо, такое умиротворенное и миловидное, светилось в отблесках свечей.

Свет от свечи выгодно оттенял его бледную кожу, делая ее почти прозрачной, золотистой и невероятно гладкой. На Малфое не было мантии – только рубашка с закатанными до локтя рукавами.

Гарри слегка наклонился вперед, и погруженный в мысли Малфой медленно расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, затем вторую, третью, и мягкий свет свечи ласкал его обнажающуюся кожу… 

– Драко, что ты делаешь? – громко спросила Панси Паркинсон.

И в этот момент Гарри осознал, что это произошло, потому что он хотел видеть больше.

Его вилка громко звякнула о тарелку. Ученики удивленно поглядывали в сторону слизеринского стола, но Малфой уже привел себя в порядок и промурлыкал, кидая на Панси хищные взгляды:

– Мне показалось, что здесь слишком жарко, но, наверно, это просто ты на меня так действуешь, крошка.

И Панси рассмеялась в ответ.

Гарри был настолько потрясен тем, что натворил, что даже думать об этом не мог.

Только позже, ночью, он все равно думал об этом, просто потому что не мог думать ни о чем другом.

Он представлял, что мог бы заставить Малфоя раздеться прямо там, перед всей школой.

«Мог бы…» – и его рука скользнула под одеяло.

Он решил, что все это – последствия давнего шока, который и заставляет его поступать так неправильно. Хотя он все равно не сделал ничего плохого. Ощущение такой власти над другим человеком любого выбьет из колеи, а Гарри было всего шестнадцать, а какой подросток упустит возможность увидеть как можно больше соблазнительного тела?

Он не сделал ничего плохого. Он хороший. Он был уверен в этом.

К тому же Малфой был такой же сволочью, как и Снейп – и потому заслуживал всего, что он получил.

В конце концов, Гарри все равно никогда не станет использовать данную ему власть, потому что он всегда выступал на стороне правого дела и знал, что хорошо, что плохо. 

Он просто растерялся на минуту из-за ощущения нескончаемого одиночества в то время, когда все вокруг казались такими счастливыми и влюбленными.

Рон и Гермиона взяли привычку все вечера проводить вместе, устроившись в обнимку на софе. Иногда Гарри присаживался рядом и даже говорил что-то, но они забывали об окружающем мире, теряясь в глазах друг друга, и он, в конце концов, замолкал, потерянно глядя на озарявший их лица свет любви. И их губы снова и снова встречались,  даря друг другу нежные поцелуи – эти знаки любви, и счастья, и желания жить и быть вместе.

Гарри понял, что его тоска по Малфою, по прежним временам, когда тот не упускал ни малейшей возможности устроить ему какую-нибудь пакость, зашла слишком далеко, когда в очередной раз за завтраком он смотрел на слизеринский стол и думал, что белоснежная шея Малфоя издевается над ним.

Но все было под контролем, он принял решение и он поступит правильно – как всегда.

Одной из майских ночей ему приснился очередной кошмар, и он вскочил, насквозь взмокший от пота, дрожа и отчаянно проклиная всех и вся. Он сбежал из спальни – подальше от Рона, спокойно дремлющего в своей постели и видящего сны о Гермионе – и направился на кухню.

Он как раз возвращался, свернув с лестницы, ведущей в Большой Зал, когда резкий окрик заставил его застыть на месте:

– Поттер бродит по ночам и ворует еду? Что, к длинному списку своих психических расстройств добавил еще и неконтролируемое обжорство?

Выронив свой стакан с тыквенным соком, Гарри стремительно развернулся и рявкнул:

– Не смей так со мной разговаривать! – прежде чем ему пришло в голову, что он не знал о том, что Малфой находится где-то рядом, и это были его первые искренние слова за…

– Да, конечно, как тебе будет угодно, – с готовностью согласился Малфой, засияв своей прекрасной улыбкой.

Остановившись рядом с лестницей, он прислонился к стене, на нем были лишь пижамные штаны и помятая рубашка, застегнутая только на две пуговицы. Его волосы растрепались, и отдельные пряди, словно легчайшие перышки, падали на лицо.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно поинтересовался Гарри. – Встречался с какой-нибудь девчонкой?

– Конечно, нет, – ответил Малфой.

На мгновение Гарри ощутил необъяснимую радость, пока не сообразил, что Малфой вполне мог возвращаться со свидания, мог делать все, что ему вздумается. Просто он говорил Гарри только то, что тот хотел услышать.

Все должно было измениться, все должно было стать простым, и правильным, и понятным!

Гарри закрыл глаза и увидел мрачные кровавые кошмары, выжженные во тьме.

Ему просто необходима была хоть капелька покоя.

– Эй, Гарри, – позвал Малфой, и его голос казался воплощением нежной  заботы. – Ты в порядке?

Его ладонь опустилась на плечо Гарри, и сквозь тонкую ткань пижамы он почувствовал ее тепло.

– Я…  Я не… Я ведь все равно хороший, ты же знаешь…

– Конечно, я знаю это. Все это знают, – ответил Малфой.

Сейчас, когда он не дразнил и не издевался, его голос казался невероятно прекрасным, чистым и мелодичным, и Гарри подумал, снова ощутив легкий укол вины: «Это не Малфой».

Но потом он открыл глаза и увидел его лицо, его широко распахнутые удивленные глаза, и представил, как просто это может быть…

Он протянул руку и дотронулся до шеи Малфоя, легко касаясь нежной кожи. Малфой немного откинул голову, именно так, как того хотел Гарри. Гарри гладил его мягкие волосы, бережно заведя за ухо выбившуюся прядь, и думал: а сколько правды в этих последних словах Малфоя?..  Казалось, он и сам уже перестал в это верить.

И с этим чувством легкого недоверия он наклонился вперед и прикоснулся к уже немного приоткрытым губам Малфоя. И привычный страх промелькнул в сознании Гарри, но ему было всего шестнадцать, и жизнь его до краев полна страха и отчаяния, а губы у Малфоя такие мягкие и теплые, и он целовался идеально. И когда Гарри открыл глаза, то понял, что прижал Малфоя к стене и всем телом чувствует исходящий от него жар.

И Гарри не мог удержаться, он хотел еще и, разумеется, он получил это.

– Все, что пожелаю, – медленно прошептал он.

– Да, – ответил Малфой.

Они вернулись в Большой Зал. Бледный лунный свет струился из окон, и Малфой, его кожа, шея, грудь – все было таким белоснежным и мягким, и Гарри дрожал и хотел всего.

Гарри не может вспомнить все, что он говорил и делал в ту ночь, и это его расстраивает, потому что это кажется очень важным.

Он помнит, как спустил с плеч Малфоя его рубашку, как жадно целовал его губы, как ласкал грудь, как стонал и прижимался…

Он помнит, как целовал и шептал: «Я так сильно хочу тебя…»

Как слегка отодвинулся, просто чтобы посмотреть, и снова вернулся – к теплу, и мягкости, и нежности, и… Он помнит, как упал на пол, и это небывалое ощущение легкости, когда все мысли, и сомнения, и переживания исчезли, оставив только желания…

И все они были выполнены... А как же иначе.

На следующий день Гарри чувствовал себя ужасно. Он... Это было… Он вошел в класс, с трудом держа книги в дрожащих руках, и безнадежно пытаясь не вспоминать, как выглядели эти самые руки, когда касались кожи Малфоя.

«Это больше никогда не повторится», – поклялся он самому себе. Конечно, нет. Конечно, нет. Он не мог понять, почему это вообще произошло.

Но он признался, судорожно сглатывая, что хотел этого. И он… Он хотел этого по-прежнему.

И как только он подумал об этом, Малфой схватил его, подкравшись сзади, и втащил в чулан.

На мгновение Гарри пришло в голову, что это какая-то особенно изощренная галлюцинация, но потом губы Малфоя обожгли его шею. Книги тут же оказались на полу, а из его груди рвались наружу какие-то странные стоны, полные желания, и он не сразу вспомнил, что у него есть совесть.

Но это уже не имело значения.

К тому же Малфой всегда был мерзким поганцем, и он заслуживал возмездия. Так же как Гарри – заслуживал награды.

Поэтому все правильно и волноваться не стоит.

Иначе Гарри никогда бы этого не сделал.

Он обхватил шею Малфоя и притянул его – ближе, ближе. Он закрыл глаза и уткнулся в щеку Малфоя, чувствуя его горячие губы и отчаянные прикосновения  – именно там, где он и хотел их почувствовать.

Он ударился головой, когда откинул ее назад, но ему было все равно.

– О Боже, да, Малфой, – простонал он, когда Драко опустился на колени, и он ощутил его язык и губы – сначала на бедре, а потом ниже, ниже, пока…

Гарри содрогнулся и вскрикнул.

Они оба пропустили урок.

– Я задремал в библиотеке, – позже оправдывался он перед Гермионой.

– Знаете, – добавил Рон, – на меня библиотека действует точно так же.

– Замолчи, – ответила Гермиона смеясь. – Кстати, Драко тоже не было на уроке.

– Просто совпадение, – сказал Гарри, почувствовав, как внезапно пересохло во рту.

– Наверняка отправился на свидание с очередной девицей, – покачала головой Гермиона, – Этого Казанову пора посадить в клетку.

И Гарри не смог удержаться от мысли: «Я мог бы посадить его в клетку – и сделать так, чтобы ему это нравилось».

Иногда он занимался этим со злости, вспоминая годы мелких пакостей и оскорблений;  шепча непристойности, он грубо срывал с Малфоя одежду и впивался зубами в плечи. Быть может, он просто был озлоблен на весь мир и срывал свое разочарование и ярость на единственно доступной жертве, но ведь Малфой заслуживал этого.

Иногда он до судорог боялся после всех этих кроваво-мрачных ночных кошмаров и спасался этим, убегая от действительности, пытаясь избавиться от этого ужаса, чтобы  успокоиться и забыться, чувствуя на своей спине ладонь Малфоя. В такие ночи ему не снились плохие сны.

Иногда – даже самому себе он не любил в этом признаваться – это было из-за секса. Он мог хотеть всего, абсолютно всего – и Малфой тоже хотел этого. Любые самые интимные и совершенно немыслимые фантазии с легкостью превращались в реальность.

Иногда это бывало потому, что Малфой был невероятно красив и ему нравились его вкус и запах его волос; и любое мимолетное прикосновение, когда они сталкивались в школьных коридорах, заставляло Гарри вздрагивать, словно от удара током.

Иногда это случалось потому, что ему было шестнадцать, и кожа есть кожа, и секс есть секс, и на самом деле все очень просто.

Иногда причины, по которым это происходило, казались простыми, но вполне могли быть гораздо сложнее, например, потому что Гарри нравилось, как Малфой улыбался, когда говорил о книгах. Или потому что он во всеуслышание заявлял, что считает битье по голове указкой вполне допустимым методом воспитания маленьких слизеринцев. Или потому что на самом деле Малфой отвратительно играл на мандолине.

Конечно, к самому Гарри все это не имело прямого отношения, но он старался не задумываться об этом.

Значит… злость, и посттравматический синдром, и гормоны, и одержимость, и любопытство, и страсть, и что бы там ни было еще – вот и все.

И иногда Гарри задумывался, что все-таки что-то с ним было не совсем в порядке.

Однажды во время подготовки к экзаменам Гарри услышал, как Гермиона пылко рассуждает о какой-то книге, которую она прочитала, а Рон с остекленевшим взором слушает ее.

– Понимаешь, ему было наплевать на Клариссу, – объясняла она, – для него она была всего лишь вещью. Что бы он ни говорил, он ее изнасиловал и попользовался ею как игрушкой.

– Заткнись! – Гарри словно с цепи сорвался, и Гермиона потрясенно уставилась на него.

«Это не одно и то же, – пытался он успокоить себя. – Малфой хочет этого. Он счастлив».

Но он будет счастлив несмотря ни на что, если ты этого захочешь…

Он нашел Малфоя в библиотеке, где тот читал сборник стихов Руперта Брука.

Он сел с ним рядом и, ничего не слышав о Руперте Бруке, хотел только одного: узнать личное мнение Малфоя.

– И как тебе его стихи?

Малфой поднял голову:

– Ну, его стихи о войне просто ужасны, потому что был романтически настроенным идиотом. Но его любовная лирика восхитительна – потому что был романтически настроенным идиотом. Так что, по-моему, Брук хороший поэт, – сказал он и закрыл книгу, улыбнувшись Гарри той нежной мечтательной улыбкой, которая часто появлялась на его губах во время чтения.

И Гарри подумал: «Сейчас он настоящий, и он умен, интересен, и… есть в нем нечто особенное. Я должен оставить его в покое».

Но он не знал, сможет ли это сделать…

Он встал, увлекая Малфоя за собой, и они отправились в пустой кабинет, и Гарри целовал его, притянув к себе за галстук: яростно, отчаянно, но слова Гермионы эхом отдавались в его голове, и он отстранился и произнёс:

– Я хочу, чтобы ты вылез на подоконник.

Малфой улыбнулся в знак согласия, раскрыл окно и вылез наружу. Гарри смотрел на него, во рту пересохло, руки тряслись.

По ту сторону стекла Малфой улыбался ему, в глазах не было страха, а волосы ослепительно сияли в ярком солнечном свете. Гарри прижался к стеклу разгоряченным лбом и подумал: «Этого не заслуживает никто».

– Вернись, – дрожащим голосом попросил он.

Малфой вернулся, и от облегчения Гарри с трудом удержался на ногах, вцепившись в его рубашку и прижавшись губами к ямочке между ключицами.

Он так хорошо пах….

– Я не хочу становиться таким, – слабо прошептал он, – мы не должны больше встречаться.

– Хорошо, – с улыбкой ответил Малфой и ушел.

Последние дни учебного года Гарри провел уверенный, что поступил правильно. Как всегда…

Лето на Тисовой улице было сущей пыткой.

В первую ночь Гарри приснилось, как умер Сириус, и он с криком проснулся. На следующее утро Дадли рассказал родителям о том, что Гарри мучают кошмары, и они все посмеялись над Гарри, над его слабостью, и его глупостью, и приказали ему больше никогда не тревожить Дадли.

Яростно сжав губы он пожелал, чтобы все они сдохли.

На следующую ночь ему приснилось, что он убивает их всех, и он проснулся в холодном поту, потому что точно знал, что способен на это.

Он загрузил себя работой, чтобы спастись от непрошеных мыслей и желаний. Он перекопал весь сад еще до того, как они приказали ему сделать это, перекрасил дом, работал в поте лица с утра до вечера и впервые в жизни пожалел, что не умеет молиться. Это последнее лето. Он справится, он переживет.

Но он не знал, что ждет его впереди, к чему ему стремиться. Он просто жил дальше, несмотря на ненависть и издевательства родственников.

Он продержался до своего дня рождения.

Все самое важное всегда происходило на его день рождения.

Ему исполнилось семнадцать, и Рон с Гермионой и Хагридом прислали ему сов с поздравлениями и сладостями. Он подумал, что хотя бы в свой день рождения может отдохнуть от постоянной изнуряющей работы, и просто улизнул в расположенный неподалеку парк. Он бежал со всех ног, просто бежал – и на мгновение забыл о запретах и обязанностях,  о хорошем и плохом, и просто захотел, чтобы Малфой был рядом.

И Малфой ждал его.

Он стоял под деревом, такой красивый, и казался чистеньким и ухоженным: безупречный богатенький мальчик в тщательно выглаженной белоснежной рубашке и светлых брюках

– Что ты здесь делаешь? – спросил Гарри.

– Я не зн… – начал Малфой, потому что Гарри понятия не имел, почему ему захотелось, чтобы Малфой оказался здесь, но потом он понял, и Малфой улыбнулся:

– Потому что я хотел увидеть тебя, дурачок.

– Как ты здесь оказался? Ты недостаточно взрослый, чтобы аппарировать легально, – сказал Гарри, ощутив укол вины; он и понятия не имел, что ему хотелось услышать от Малфоя.

Поэтому когда Малфой пренебрежительно задрал подбородок и процедил сквозь зубы: «Ты даже не представляешь, как легко парочка взяток может сделать легальным все что угодно», Гарри подумал, что так оно и было на самом деле, и улыбнулся его наглости.

Они гуляли по парку, и Малфой развлекался тем, что швырял камнями в уток, а те так возмущенно крякали, что Гарри не выдержал и потребовал, чтобы он прекратил.

И, конечно же, он подчинился.

Гарри спросил, чем Малфой занимался все лето, и так как он понятия не имел, каким может быть ответ, то ждал искренности. Малфой ответил, что он познавал все прелести жизни в высшем свете и развлекался тем, что издевался над домашними эльфами, заставляя их таскать каштаны из огня. Гарри был искренне возмущен и не мог удержаться от хохота.

Они остановились, чтобы купить мороженого, и Малфой учинил мороженщику настоящий допрос с пристрастием, дотошно расспрашивая его о способе производства и составе наполнителей, и, в конце концов, купил всего понемногу. Потом он прислонился к прилавку и начал критически изучать автомат по производству мороженого:

– Сколько порций мороженого вы изготавливаете ежедневно? – спросил он. – И как часто вы  дезинфицируете эту жуткую машину? Если я подхвачу какую-нибудь ужасную неизлечимую мороженую болезнь, то подам на вас в суд, даже не сомневайтесь.

– Прекрати, Драко, – пробормотал смущенный Гарри, и Малфой немедленно замолчал. Гарри ощутил очередной приступ вины, и еще он знал, что никакие извинения не могут все исправить, и что брать Малфоя за руку, извиняясь, попросту глупо, он знал все это.…  Но он все равно взял, и ему стало легче.

Они бесцельно шатались по парку, лакомясь мороженым, сидели на берегу озера, окончательно испортив дорогие и безупречные брюки Малфоя. Гарри не мог отвести глаз от капельки мороженого, оставшейся в уголке рта Малфоя, и тот наклонился и поцеловал его в губы. Гарри закрыл глаза, купаясь в ощущениях, которые дарили ему прохладные губы. Кончилось тем, что, любуясь игрой света и изумрудных теней на коже Малфоя и пробуя ее на вкус, просто чтобы удостовериться, что она точно такая же, как и его губы, он уронил мороженое на траву.

Солнце сияло вовсю, они гуляли по парку, и от яркого солнечного света волосы Малфоя блестели так, что Гарри было больно на него смотреть. Это было прекрасно…

Они шли, взявшись за руки, и этим заслужили возмущенный взгляд какой-то старухи. Гарри захотелось шокировать ее еще больше, но он не смел, и тогда Малфой обнял его и поцеловал в губы, и потрясенная старуха так загляделась на них, что наступила на собственного пуделя.

Гарри понял, что уже давно хотел, чтобы Малфой называл его Гарри, и он так и сделал, потому что было бы странно слышать свою фамилию  во время занятий сексом.

Он спросил:

– Могу я называть тебя Драко? – когда Малфой провожал его домой.

– Конечно, – ответил Драко, и Гарри знал, что он именно так и ответит, но слишком велик был соблазн притвориться. Он поцеловал его, стоя у калитки дома номер 4 на Тисовой улице, и  этот поцелуй стал первым и последним приятным воспоминанием Гарри о месте, в котором он провел большую часть своей жизни.

Той ночью ему снился Драко.

Недели летели одна за другой, и в самом конце каникул Гарри написал Рону и Гермионе, намекнув о том, что, возможно, он был гомосексуалистом.

Они ответили ему, конечно, каждый по-своему, и письма их были полны сочувствия и поддержки. Гермиона составила внушительных размеров список знаменитых игроков в квиддич, отличающихся такой же ориентацией, а Рон, судя по всему, устроил опрос среди всех своих братьев на предмет возможного романа с гипотетическим молодым брюнетом.

Когда после долгой разлуки они встретились в поезде, везущем их в Хогвартс, Гермиона обняла его крепче, чем обычно, не забыв прошептать на ухо очередную выдержку из ободряющей статистики. Улыбаясь во весь рот, Рон заявил, что, по его мнению, быть голубым просто здорово, и с тщательно скрываемым беспокойством спросил, не интересовался ли Гарри им.

Гарри закатил глаза:

– Нет, Рон, конечно нет.

Рон улыбнулся, слегка обидевшись, но все же на лице у него было написано неподдельное облегчение, и он с энтузиазмом заявил, что возможно, Перси клюнул на его предложение.

Гарри вышел, чтобы купить тыквенный сок, и обнаружил Драко, собирающегося закатить ведьме, которая возила тележку с едой, грандиозный скандал из-за того, что у нее не оказалось красной икры. Он затащил Драко в тамбур, и там Драко поцеловал его.

– Я очень рад тебя видеть, – сказал он именно те слова, которые Гарри хотел услышать.

– Ты думал обо мне? – хрипло спросил Гарри.

Драко снова поцеловал его. В тамбуре было слишком пыльно, и у губ Драко был вкус печенья.

– Каждый день, – ответил он.

Гарри был счастлив. Он уткнулся лбом в Драко и искренне попытался убедить себя, что если выложить все карты на стол, все будет честно. Я перестану чувствовать вину. Все будет хорошо. Я заслужил это.

И несколько дней спустя произошло именно то, чего он ждал.

Драко заявил ему, что его шарф повязан слишком неаккуратно и что очки надеты слишком криво, и поинтересовался, не было ли это последним писком моды. И потом быстро добавил:

– А ты будешь моим бойфрендом?

«Он сам спросил меня, – подумал Гарри, – так что это все по-настоящему, он действительно этого хочет». И он велел своей совести заткнуться и ответил: «Да».

Неделю спустя он рассказал Гермионе и Рону, что встречается с Драко Малфоем.

– О, так тебе нравится Малфой, – сказал Рон, широко ухмыляясь. – Не я, а Малфой. Разве это не здорово? – взволнованно спросил он Гермиону и с истерическими нотками в голосе добавил: – И в душе ты на меня никогда не смотришь именно потому, что тебе нравится Малфой.

– Верно, Рон, – успокоил его Гарри, чисто по-дружески похлопывая по плечу со всей мужественностью, на которую был способен.

– Драко? – удивленно переспросила Гермиона. – Но я готова была поклясться, что ему нравятся девушки. То есть, я видела, что Драко нравятся девушки. Э, и не один раз… Я никогда ни слова не слышала о том, что он…

– Значит, ты ошибалась, – рявкнул Гарри с такой яростью, что Гермиона вздрогнула и обиженно на него посмотрела.

– Гарри лучше знать, – примирительно сказал Рон, и его перекосило, когда он представил, как именно Гарри узнал об этом.

Гермиона немного успокоилась и завела разговор о бисексуальности и нетерпимости как выражении потаенных желаний, и в итоге свела все к квиддичу. Ее одержимость квиддичем уже начинала пугать.

Гарри пожелал, чтобы Драко захотел рассказать обо всем своим друзьям, и после этого Панси очень старалась быть с Гарри вежливой, на лице ее при этом появлялась жуткая гримаса, которая должна была изображать улыбку.  Крэбб, похоже, решил, что это удачное решение его проблемы с избытком свободного времени, и завел привычку сопровождать Гарри, подобно сторожевому щенку-переростку, когда Драко был занят учебой или тренировками по квиддичу.

В Гриффиндоре их отношения стали секретом Полишинеля – по-другому и быть не могло, ведь Драко появлялся там, стоило только Гарри этого захотеть.

Невилл перепугался до полусмерти, когда первый раз увидел его в гриффиндорской спальне.

– Вот именно, Лонгботтом, трепещи и трясись от ужаса, – с нарочитым одобрением произнес Драко, и его губы изогнулись в волчьей ухмылке: – Я кусаюсь.

Гарри захотелось, чтобы Драко не вел себя так, и ухмылка сразу же превратилась в дружелюбную улыбку, которая поразила Невилла еще больше.

– Но только если меня об этом попросят, и наедине, – промурлыкал Драко и уселся на диван рядом с Гарри, страстно прильнув к нему.

– Наверное, это любовь, – прошептал Дин Томас на ухо Джинни, и Гарри спрятал лицо в волосах Драко, вдыхая их аромат.

Все было в порядке. Все вокруг считали, что они очень счастливы, и так оно и было.

Он позаботился о том, чтобы слухи распространялись не слишком... Если Дамблдор или даже Снейп узнают, то... Ну, он просто не хотел, чтобы учителя совались в его личную жизнь. Это же совершенно нормально.

– Я по-настоящему рада за тебя, Гарри, – сказала ему Гермиона однажды, а она никогда не сказала бы этого, если бы что-то было не так.

Незадолго до сдачи ТРИТОНОВ Гарри  вместе с Люпином отправился на поиск квартиры, и именно тогда Гарри и рассказал все ему.

– Этот бледный мальчик? Сын Малфоя? – переспросил Люпин. – Я помню его. Он вел себя как последний поганец, но мне всегда казалось, что у него есть и положительные качества, только он их тщательно скрывает.

Гарри посмотрел на него:

– Что за чушь? Он всегда был самым настоящим ублюдком.

– Но ведь с тех пор что-то изменилось, разве не так? – улыбнулся Люпин, и они вошли в очередную квартиру.

«Да, – подумал Гарри. – Это я изменил его. Он был чудовищем, и его необходимо было изменить. Благодаря мне он стал другим человеком. Я поступил правильно, я оказал ему услугу, и мы сейчас абсолютно счастливы».

Гарри выбрал квартиру в Хогсмиде. Он собирался остаться в Хогвартсе в качестве преподавателя Полетов, заменив мадам Хуч, но все равно хотел, чтобы у него был свой собственный дом. Ему очень нравилась его новая квартира, ему доставляло удовольствие ходить с друзьями по магазинам, подбирая для нее мебель и украшения.
 
Драко стал первым человеком, которому он показал уже полностью готовую квартиру. Он ввел его внутрь, держа за руку и запретив подглядывать, и только потом разрешил открыть глаза и оглядеться.

– Тебе нравится? – нервно спросил Гарри, желая услышать честный ответ.

Драко презрительно скривил губы:

– О Боже, ты безнадежен, – с трагизмом в голосе воскликнул он. – Всю эту мебель следует немедленно переставить, а еще лучше – сжечь на ритуальном костре. Ситцевые шторы?! Гарри, ты решил довести меня до сердечного приступа?

Гарри рассмеялся, пытаясь скрыть обиду. Он хотел, чтобы Драко понравилось.

И Драко нежно обнял его:

– Я просто пошутил, – прошептал он, – все просто идеально. Поцелуй меня.

Они занимались сексом на новой кровати Гарри. Потом Драко уснул, и Гарри смотрел на него, ни на мгновение не отводя взгляда, гладил по волосам и думал о том, как потрясающе он на ней смотрится.

Несмотря на то, что Гермиона не изучала Маггловедение, она собиралась сдавать экзамен по этому предмету, и в преддверие ТРИТОНОВ начала паниковать из-за огромного количества литературы, которое ей нужно было прочесть:

– «Каждый человек убивает то, что он любит», – прочитала она вслух однажды вечером и озадаченно оглянулась, заметив, что Гарри выбежал из комнаты.

После успешной сдачи экзаменов они всей компанией отправились праздновать это событие в «Трех Метлах». Гарри, Драко, Рон и Гермиона заняли отдельный столик и заказали шампанского.

– По-моему, это здорово, что у тебя такой  до неприличия богатый бойфренд, – заявил Рон.

С самого первого дня знакомства Гарри старался как можно реже поднимать тему денег при Роне, и этим страшно его раздражал. Драко же сорил деньгами настолько экстравагантно, что даже Рона это лишь забавляло. И Гарри изо всех сил пытался не хотеть, чтобы Драко вел себя более сдержанно и тактично.

Гарри думал – или надеялся – что после школы он сможет начать все с чистого листа, начать новую жизнь.

– Какие у вас планы на это лето? – спросила Гермиона.

Драко положил руку на плечо Гарри, обнимая, и тот почувствовал, как она напряглась, когда Драко сделал очередной глоток шампанского.

Он ответил:

– Мы думали о том, чтобы съездить куда-нибудь отдохнуть, – и Драко кивнул, соглашаясь, хотя они никогда раньше даже не говорили об этом.

Начать все сначала...

Но это было уже невозможно.

Они решили вместе посетить Италию. Драко проводил в музеях  непозволительно много времени, пока Гарри не решил, что слишком скучает по нему.

Как выяснилось, Драко в совершенстве владел итальянским. Гарри и его желания были тут ни при чем, поэтому он обожал слушать Драко, непринужденно болтающего по-итальянски.

– Отец постоянно заставлял меня учиться, – объяснил Драко, когда они вместе плыли в гондоле по Венеции. – Меня не пускали к нему, пока я не выучу все свои уроки.

– Это отвратительно, – поморщился Гарри.

Драко пожал плечами:

– Он просто хотел иметь возможность использовать меня.

Несмотря на мягкое тепло итальянского вечера, Гарри пробрала дрожь. Драко обнял его:

– Ты совсем не такой, – прошептал он. – Мне очень хорошо с тобой.

Именно это Гарри хотел услышать.

Больше всего Гарри запомнились накрахмаленные белоснежные простыни в отеле, пропитавшиеся потом и лосьоном для загара, и то, что Драко на редкость странно смотрелся в окружении смуглых черноволосых итальянцев.

Он по-прежнему хранит фотографии.

Драко, ослепительно улыбающийся в камеру и позирующий, словно какая-нибудь фотомодель – пока Гарри не почувствовал неловкость и не захотел, чтобы Драко больше так не делал. С этого момента они вдвоем просто стояли перед камерой, немного зажатые и смущенные, наклонив головы в ожидании вспышки.

Эти нелепые фотографии Гарри поместил в рамки и выставил на всеобщее обозрение, а те, другие спрятал в тумбочке возле кровати.

Иногда он доставал их и подолгу рассматривал, впрочем, искренне старался не делать этого слишком часто.

Он с удовольствием занимался преподаванием, много времени проводя с учениками, которым нравилось летать, и старался быть терпеливым с теми, у кого это получалось не очень хорошо.

Драко стал Невыразимцем и по заданию Министерства занимался самыми разными проектами, в том числе и сверхсекретными разработками, и обо всем рассказывал Гарри, потому что тому было интересно все, что связано с Драко. От Гермионы Гарри узнал, что Драко считался одним из самых добросовестных и надежных работников, и с тех пор искренне старался спрашивать как можно реже.

Драко, которого всегда привлекали секреты и все неизведанное, больше всего любил заниматься исследованиями, и его любимыми детищами были самые рискованные проекты Министерства.

Гарри помнит, как несколько раз он просто приходил к Драко, в его квартиру, не осознавая еще, чего именно хочет, и как Драко раздраженно рявкал на него: «Я занят», чтобы мгновение спустя прислониться к двери и как на духу начать выкладывать все подробности своей работы, говорить что-то вроде: «Это алхимия. Я думаю, мы на грани серьезного прорыва… Соединение лунного сияния и свинца поможет создать белое золото, если мы все сделаем правильно…» И как только Гарри становилось скучно, он сразу замолкал, просто улыбаясь этой своей особенной улыбкой.

Сначала Гарри честно хотел, чтобы Драко просто делал свою работу, чтобы у него не было неприятностей. Он даже считал, что задумчивость и отрешенность во взгляде, появляющаяся, когда он был полностью поглощен очередным заданием, ему очень идет.

Но чем дальше, тем сильнее ему просто хотелось, чтобы Драко больше разговаривал с ним, нуждался в нем, делился с ним, хотел его... «В конце концов, – думал Гарри, нежно поглаживая волосы Драко, – я сам могу ведь совмещать работу и личную жизнь. Все влюбленные пары так поступают…»

Однажды встревоженный не на шутку Драко рассказал Гарри, что у него серьезные проблемы на работе, потому что он не смог вовремя завершить важный проект. После этого Гарри дал себе слово почаще оставлять его в покое, но на следующий вечер он сидел у себя дома, смотря телевизор, и Драко устроился рядом, опустив голову ему на плечо; то же произошло на следующий вечер, и на следующий… Он не хотел, чтобы Драко беспокоился из-за пустяков, не хотел слышать о его неприятностях на работе, и после этого Драко ничего ему больше не рассказывал.

Гарри убедил себя, что так и должно быть, и чувствовал себя лучше... Но когда долгими вечерами он одиноко сидел в своей квартире с искренним намерением не тревожить Драко, то ничего не мог поделать со своими желаниями, потому что больше всего он хотел, чтобы Драко оказался здесь, рядом, прямо сейчас, и в то же мгновение он появлялся перед ним, слегка запыхавшийся после поспешного аппарирования, и Гарри целовал его в губы и старался убедить себя, что Драко пришел только потому, что сам хотел этого, и что все хорошо, все правильно…

В день, когда Гарри исполнилось девятнадцать лет, умер Дамблдор. Газетчики раздули грандиозную шумиху, назвав символичным это совпадение: «Смерть величайшего мага современности в день рождения Мальчика-Который-Выжил». Гарри же думал о том, что его жизнь всегда была отмечена смертью других людей.

– Мне он никогда особо не нравился, – сказал Драко, и сквозь оцепенение печали Гарри подумал, что если он может говорить такие возмутительные вещи, то его просто необходимо держать под присмотром, – но на последнем курсе он был добр ко мне. Было такое ощущение, что у него есть причина беспокоиться за меня. Он часто приглашал меня к себе в кабинет, и мы разговаривали.

– Ты никогда не говорил об этом, – упрекнул его Гарри.

– Тебе не хочется разговаривать о Дамблдоре со мной, – спокойно и безразлично ответил Драко.

Гарри не хотел, чтобы Драко так думал. Он не хотел, чтобы он так говорил.

Во время похорон Драко сидел рядом с Гарри, положив руку ему на плечо, всем своим видом демонстрируя скорбь и сочувствие. А после церемонии он проводил Гарри домой, и обнимал его, прижимаясь щекой к щеке, и Гарри, наконец-то, мог хоть немного поплакать. Драко целовал его и утешал: «Все в порядке, твое горе искренне, ведь вы были так близки, вы вместе спасли всех нас...»

Именно это Гарри и хотел слышать.

Но ему по-прежнему было плохо, и он смог улыбнуться только когда, откинувшись на мягкие диванные подушки и на несколько мгновений забыв о Драко, внезапно услышал из кухни резкий язвительный голос:

– Нет, это невыносимо. Я даже не могу сделать тебе чашку успокаивающего чая, – с неподдельным возмущением произнес Драко. – У всех твоих кружек что-нибудь да разбито. Как же можно было умудриться расколоть все свои кружки? Безрукий болван.

Гарри подумал, как можно говорить такие ужасные вещи человеку, который только что понес страшную потерю, но потом понял, что улыбается. Он ответил:

– Мне нравится пить из треснувших кружек.

– Кто бы сомневался. И есть из корыта,  – сухо заметил Драко.

Он вернулся из кухни без чая, и на его лице было написан праведный гнев, который в нем вызывали жалкие особи, пользующиеся далекими от совершенства чайными приборами, и Гарри схватил его за руку и отчаянно попросил, словно заклиная:

– Переезжай ко мне.

И Драко расцвел, улыбнувшись этой своей прекрасной улыбкой, которую Гарри так любил.

Драко переехал к нему, почти не взяв с собой вещей. Гарри не нравилось большинство вещей Драко, они казались ему слишком строгими и неуютными.

Все было правильно и именно так, как Гарри и хотел. И он продолжал убеждать себя, что попросил бы Драко переехать в любом случае, даже если бы Дамблдор не умер.

Драко обожал петь по утрам. Это была странная привычка: в душе он во всю глотку распевал оперные партии; когда расчесывал волосы, то мурлыкал незатейливые песенки о том, как чудесно быть таким красивым; а когда чистил зубы, приходила очередь длинных иностранных песен, в которых невозможно было разобрать ни слова.

Сначала Гарри слушал его с удивлением, но потом подумал, что есть в этом какое-то тайное очарование. Но когда он стал сильно уставать на работе, то злился, если пение Драко будило его по утрам. На две недели Драко перестал петь.

Гарри понял это и захотел, чтобы он снова стал петь, и Драко каждый день пел только любимые песни Гарри, и это было еще хуже.

После этого он уже никогда больше не пел по утрам.

Гарри нравилось устраивать вечеринки, приглашать друзей, особенно после того, как Драко переехал к нему. Ему нравилось, когда его отвлекали от мыслей о Драко и о том, что он должен делать, и о том, чего он от него хочет.

И ему нравилось смотреть.
Смотреть на Драко, который обожал вечеринки, обожал собирать вокруг себя людей и быть душой компании, интеллектуальную беседу непринужденно переводя в банальный треп.

– Мне не нужно читать русских писателей, – рассуждал Драко с этим выражением превосходства и всезнания, которое Гарри когда-то так ненавидел в нем. – Я и так прекрасно знаю, на что это похоже… Зима,  депрессия, размышления о тщетности человеческого бытия, экзистенциальные мысли и жуткие вишневые орхидеи.

– Иногда ты ведешь себя как невоспитанная и высокомерная свинья, – сказала Гермиона смеясь.

– О да, это часть моего безграничного очарования, – с игривой улыбкой ответил Драко, и она шлепнула его по руке.

В компании Драко и улыбался по-другому: то насмешливо, изогнув верхнюю губу, то неожиданно робко и на удивление искренне.

Когда все расходились по домам, Гарри прятал лицо, уткнувшись в волосы Драко, гладил и думал о его улыбках.

– Я считаю, что это так мило с твоей стороны – что ты приглашаешь нас, развлекаешь, проводишь с нами время, – как-то сказала ему Гермиона с легкой улыбкой. – Особенно если учесть, что ты иногда весь вечер напролет не можешь отвести глаз от Драко, и надо быть слепым, чтобы не заметить, что единственное, чего тебе хочется – это быть с ним и только с ним одним. 

– Понятия не имею, о чем ты, – резко ответил Гарри. – Я все время рядом с ним. Все время.

Она удивленно посмотрела на него и ничего не ответила.

Гарри был доволен, когда Драко начал проводить время с Роном и Гермионой, даже если сам Гарри был занят. Он пытался забыть, как его раздражало то, что Драко слишком часто писал письма Панси и Крэббу – и в итоге Драко перестал им писать вообще. Ведь в том, чтобы не жаловать некоторых друзей своего любовника, считая их влияние дурным, нет ничего страшного... Многие люди чувствуют то же самое.

Как-то Гермиона показала ему фотографии из караоке-бара, в который их затащила Алиссия Спиннет. Гарри смотрел на фотографию Драко в обтягивающих джинсах, грациозно раскинувшегося в кресле и обнимающего Алиссию. Гарри совсем не понравилось бесстыдство, с которым он позировал перед камерой.

Но ничего не изменилось. Тихо разговаривая с Алиссией, Драко повернулся, продемонстрировав профиль, и затем снова посмотрел в камеру – с тем же очаровательным кокетством, и Гарри видел, что в этот момент, навсегда запечатленный на снимке, Драко, с его непокорной улыбкой и развевающимися волосами, снова был свободным, независимым, снова был собой.
 
Он разорвал фотографию, не обращая внимания на потрясенное лицо Гермионы.

И он сохранил обрывки.

Время от времени он разглядывал их, возможно, даже слишком часто. Однажды вечером он отправился в этот бар, вслед за Драко и Гермионой, потому что снова хотел увидеть Драко таким, хотя бы еще один раз, и он отложил в сторону свои учебные диаграммы и записи и пошел туда.

Бар был темным и прокуренным, и первой он заметил Гермиону, сидевшую за столиком в углу и обрадовано махавшую ему рукой.

– Никогда бы не подумал, что тебе может нравиться подобное место, – сказал он, присаживаясь за ее столик.

– Здесь весело, – ответила Гермиона, – к тому же Драко его обожает. Ты же знаешь, какой он эксгибиционист.

Она засмеялась, и он поспешил к ней присоединиться.

Гарри заметил Рона и Драко, сидящих за стойкой бара, и расставленную перед ними целую небольшую армию наполненных рюмок.

– Так и не могут перестать играть в мачо – каждый раз соревнуются, кто кого перепьет, – объяснила Гермиона, – Рон никогда не упустит возможности достать Драко, а Драко... он  же, наверное, главный любитель посоревноваться во Вселенной.

– Я помню, – сухо сказал Гарри.

И в этот момент Гарри услышал имя Драко. Все посетители бара с энтузиазмом захлопали, словно узнав его. Гарри поднял голову, чтобы лучше видеть, как Драко идет к сцене, белоснежные волосы отливают алым  искусственным освещением, и казалось, что его улыбка, соблазнительная до неприличия, обращена к каждой женщине в окружающей его толпе. Очарованный, Гарри невольно улыбнулся.

На сцене Драко двигался, наслаждаясь каждым мгновением, каждой секундой, когда он был центром всеобщего внимания. Гарри помнил это.

– Всякий стыд потерял, – сказал Рон, вернувшийся за столик с кружкой пива в руке. Он опустил голову на плечо Гермионе и добавил: – Мне хреново. Только Малфою не говорите.

– Мальчишки, – строго сказала Гермиона с той же убежденностью, что и в одиннадцать лет.

Драко проследил взглядом за Роном и за столиком рядом с Гермионой заметил Гарри. Гарри не знал, чего он хочет от Драко, и нужно ли ему что-нибудь хотеть... Ведь он казался таким...

Но он не изменился, он казался таким же живым, и насмешливым, и дерзким, и если Гарри будет очень осторожен... В это время Драко спрыгнул со сцены и оказался в толпе, заигрывающий сразу со всеми, неотразимо привлекательный, и  вот он уже рядом с их столиком, и все прожекторы и взгляды были направлены только на него, когда он обхватил Гарри за талию и потянул за собой. Он продолжал петь, счастливый, раскованный, беззаботно улыбающийся, и Гарри ненавидел его. Все смотрели на них, и Драко наслаждался их вниманием, продолжая петь и улыбаться:

– Все, что ты захочешь, ты получишь, все, что ты захочешь...

Гарри тоже старался смеяться, щурясь от яркого света, но его пугало всеобщее внимание, и хотя он поддался очарованию момента, захваченный врасплох, на пару секунд ему захотелось, чтобы Драко просто отпустил его и остановился сам.

Драко отпустил его и спокойно прервал песню. Последовавшие за этим немногочисленные хлопки казались неуверенными, словно разочарованными.

И больше он не пел. Он сидел, спрятав голову на плече Гарри, обнимая его за талию, и оправдывался: «Я стесняюсь».

Гарри опустил голову, щекой коснувшись волос Драко, и почувствовал внутри тяжкий груз очередного разочарования.

Неделю спустя Рон пришел к ним в квартиру; Драко дома не было – он ходил по магазинам. Рон выглядел бледным и усталым, и Гарри заботливо усадил его на диван, предложив выпить чего-нибудь покрепче.

– Я чувствовал, что это неизбежно, – обреченно жаловался Рон. – То есть… ведь отношения часто просто заканчиваются. Ты же знаешь, каково это – все эти сложности и непонимания, когда вы оба хотите разного и не совсем подходите друг другу, но продолжаете пытаться, и когда все получается, это и есть самое настоящее чудо... Но это чудо еще и потому, что вы понимаете, что так не может быть вечно, что это может не сработать... А потом именно так и происходит, – он остановил поток непривычно глубоких для него мыслей и сжался, выглядя жалким и несчастным: – Как бы я хотел, чтобы все получилось. Вам с Малфоем по-настоящему повезло…

Залпом осушив свой стакан, Гарри кивнул и почувствовал соленый привкус крови из прокушенной губы.

Рон остался ждать возвращения Драко.

– На самом деле, он очень достойно вел себя, насколько Малфой вообще на это способен, – сказал он Гарри. – Мне кажется, он раньше всех понял, что у нас  проблемы. И он пытался… Мы всегда лучше ладили, когда он был рядом.

Гарри силился понять, почему Драко ничего не сказал ему об этом, пока не сообразил, что ему не хотелось слышать о проблемах Рона и Гермионы.

Он постарался сосредоточиться на том, чтобы хотеть лучшего для Рона, для Драко, на том, чтобы не хотеть вообще ничего.

Драко вошел, свалив пакеты в угол, громко жалуясь на погоду и отсутствие в магазинах приличных баклажанов, и только потом заметил Рона. Он замер на полуслове, а потом осторожно присел рядом:

– Давай посмотрим правде в глаза, Уизли, – заявил он. – Не рассчитывал же ты, что сможешь надолго удержать такую шикарную девчонку, как Гермиона. Лично мне даже странно, что вы продержались так долго…

 Рон и Гарри синхронно раскрыли рты.

– В следующий раз не стоит так высоко метить, – торжественно продолжил Драко, – что касается Гермионы, то она должна переехать к нам, так ведь, Гарри? Она будет жить у нас и часто-часто принимать душ, не закрывая двери.

Рон стукнул его подушкой. Гарри был возмущен до глубины души, он хотел, чтобы Драко перестал говорить эти ужасные вещи, а потом заметил, что на лице Рона впервые за все время появилась улыбка.

Гарри попытался не обращать на это внимания.

И он пытался ничего не хотеть, очень осторожно, очень целеустремленно, когда на следующий вечер он сидел рядом с Драко и наблюдал, как он работает, сидя за кухонным столом и делая какие-то длинные неразборчивые записи. Гарри нравилось, что он покупал самые дорогие и редкие перья и постоянно их ломал. И ему нравился изящный изгиб шеи Драко, его волосы, такие белоснежные, что казалось непонятным, как кожа под ними может быть еще белее. Он отбросил прядь волос и поцеловал его, обнял за талию и прошептал:

– Ты замечательно вел себя с Роном, – сказал он, целуя мочку уха, пряча лицо во впадинку между шеей и плечом. «Не желай ничего, – повторял он про себя. – Ничего».

– Конечно, я ведь неотразимый и невероятно очаровательный,  – самодовольно согласился Драко.

Гарри старался не думать о словах, которые ему бы хотелось услышать, он просто снова поцеловал его и прошептал:

– Я без ума от тебя…

Рон сказал, что нам повезло. И это правда, ведь так? Так?

Драко отдернулся:

– Только не сейчас. Мне нужно работать. Это очень важно, и я должен…

– Ты мне нужен, – рявкнул Гарри.

Он ведь так старался ничего не желать, а Драко не хотел... Это было нечестно. Гарри страдал, и он заслуживал большего, он должен быть самым важным для Драко, важнее всего остального. Разозлившись, он рванул к себе Драко и захотел – и Драко набросился на него, и они упали на пол. Они были слишком возбуждены, чтобы добраться до кровати, Драко был слишком возбужден, но Гарри все равно сжал зубы, продолжая ненавидеть его работу, ненавидеть любого, кто мог встать между ними.

На следующий день Драко встретил его дома нежным поцелуем. Гарри поцеловал его в ответ и услышал ласковый шепот:

– Я уволился с работы.

Гарри похолодел и отчаянно схватил Драко за плечи.

– Но...  Но ты так любил эту работу!

– Ты важнее, – спокойно ответил Драко. – Зачем мне вообще нужна работа, я ведь и так богат? Ты для меня значишь гораздо больше. И ты заслуживаешь всего моего внимания.

Совершенно верно.

Гарри отпрянул, чувствуя, как кровь и ужас заполняют рот.

– Я этого не хотел, – соврал он. – Я не это имел в виду.

Он разговаривал не с Драко. Казалось, это вовсе и не Драко с ним рядом, а просто безмозглое существо с хорошеньким личиком, ожидающее следующего указания.

Гарри быстро выбросил из головы эту мысль.

– Нет, – сказал он, – ты должен вернуться на работу. Отправь им сову.

Драко, все с тем же безмятежным видом, немедленно подчинился. Гарри же укрылся в ванной, под почти обжигающим душем, и когда вернулся и увидел Драко, склонившегося над столом, опять постарался ничего не хотеть.

Драко уныло посмотрел на него:

– Я столько работы пропустил, – пояснил он, – я был слишком ненадежен. А потом я уволился… и они не берут меня обратно.

Гарри успокаивающе погладил его по спине.

– Не расстраивайся, – беспомощно сказал он.

Лицо Драко мгновенно просветлело:

– Конечно, не буду, – с улыбкой ответил он. – Из-за чего мне расстраиваться? Сделать тебе чай?

Когда Драко ушел, Гарри устало опустился в его кресло, прижав к груди колени, словно это их он пытался и никак не мог утешить.

И потом Гарри опять изо всех сил старался хотеть, чтобы Драко просто был самим собой. Пытался хотеть этого больше всего. Но жизнь и человеческая природа обманывали его, то и дело подбрасывая мгновения, когда он хотел, чтобы Драко оставил ему последнюю порцию тыквенного сока, или не спорил, когда он переключал каналы.

Ничего не получалось…

А ведь Гарри очень много мыслей выбросил из своей головы...

И однажды вечером Гермиона вошла, захлопнув дверь за спиной, и гневно спросила:

– Как именно тебе удается контролировать Драко?

И он не мог перестать думать с дикой холодной яростью: «Она не отберет его у меня».

– Что ты имеешь в виду? – он попытался сделать хорошую мину при плохой игре. – Мы живем вместе.

Гермиона вздохнула и вцепилась в деревянную спинку кресла – с такой силой, что костяшки побелели.

– Я в курсе. Но... Гарри – я должна тебе это сказать. Я беспокоюсь. Ваши отношения не кажутся мне нормальными.

– Не смей судить меня!

– Я и не пытаюсь! – она почти сорвалась на крик. – Я люблю тебя, ты сам это знаешь. Но, Гарри – Драко слишком сильно зависит от тебя, и я не могу понять – почему.  Из-за этого ваши отношения кажутся неправильными…

Гарри похолодел:

– Нет. Это не так. Мы счастливы – спроси кого угодно. Спроси Драко.

– А я спрашиваю тебя.

Ему нечего было ей сказать.

– Когда ты рядом, он словно становится совершенно другим человеком, – продолжила Гермиона, внимательно изучая его своими темными глазами, и он знал, что она вовсе не хотела быть безжалостной. – Вы оба ведете себя неправильно, так не должно быть. Он всегда с тобой соглашается, всегда идет у тебя на поводу, и в мелочах, и в серьезных вопросах – а Драко всегда был самым непримиримым и независимым человеком из всех, кого я знала. Неужели тебе это нужно, неужели тебе хочется жить с роботом, а не с человеком – и почему ты позволяешь ему…

– Я не позволяю! – взорвался Гарри и застыл, осознав, что единственное, что он может сказать, это «Я его заставляю!»

Хватит, хватит, хватит.

– Он уволился с работы! – закричала Гермиона  в ответ. – Он любил эту работу. Он обожал ее. Я знаю, потому что он говорил о ней с такой одержимостью, с какой никогда не говорил о…

– Заткнись! – рявкнул Гарри и ощутил, как мурашки пробежали по коже, когда он осознал, что думает: «Я могу исправить это, я его заставлю…»

– Он забросил своих друзей. Он отправил Панси Паркинсон сову с письмом, в котором заявил, что вы вместе решили, что она слишком плохо на него влияет. Она пришла ко мне, вся в слезах, чтобы просто узнать, как он и что с ним творится. Они ведь всю жизнь были друзьями, и он любил ее. Такое ощущение, что его жизнь больше ему не принадлежит.

– Он снова будет видеться с ней, – сказал Гарри, – я все исправлю.

– Не в этом дело!

– Так в чем же? – заорал Гарри, в очередной раз начиная паниковать. – Почему ты ведешь себя так, будто я совершил какое-то преступление? Я всегда пытался поступать правильно, не делая ни для кого исключения! Раньше он был чудовищем, невыносимым, полным ненависти и злобы, его все терпеть не могли. А я все исправил, исправил его, и разве я не заслужил…

Он замер, в глазах потемнело, когда Гермиона  со всей силы влепила ему пощечину.

– Ты не имеешь права распоряжаться другим человеком! – она была в бешенстве. – Ублюдок, да как ты вообще можешь  думать об этом? Как ты можешь верить во весь этот бред?

Но я если я не буду верить…

– Так вот почему Драко так себя ведет? Ты заставил его поверить во всю эту мерзость? Боже, чтобы Драко мог вот так... нет, это невероятно… Мне он нравился! Мне он нравился задолго до того, как ты начал с ним встречаться. Он мне нравился, потому что он был разным: временами глупым, а временами умным, но сам всегда был слишком не уверен в себе и потому говорил, что вокруг него собрались исключительно идиоты. Мне он нравился, потому что дружить с ним не так-то просто, это настоящий вызов. Он мог быть и забавным, и жестоким, и он не переставал удивлять меня своими невероятными высказываниями по вопросам, в которых я была абсолютно уверена, и он всегда был хорошим человеком! Раньше я этого не знала, а он сам до сих пор этого не знает, но он один из лучших! И не смей говорить, что тебе не был нужен он, именно он, тот, каким он был в прошлом, потому что даже тогда, когда ты делал вид, что ненавидишь его, ты глаз от него отвести не мог!

Каждое слово Гермионы подобно острому клинку рассекало стены лжи, воздвигнутые Гарри вокруг себя в попытке отгородиться от действительности; но эти стены – все, что у него было, и если он их лишится...

– Ты помог победить Сам-Знаешь-Кого, потому что это был правильный поступок, это было необходимо. Мне жаль, невероятно жаль, что ты так дорого заплатил за это, но ты все равно не можешь требовать награды, тем более такой... И Драко ничего не должен тебе, ничего, потому что без него ты бы никогда не сделал это!

– О чем ты?

Гермиона выдохнула и продолжила, с вызовом глядя ему прямо в глаза:

– Как-то он мне обо всем рассказал. Он был вместе с остальными Пожирателями Смерти, когда защитные заклятия предупредили об опасности. Когда было решено убираться из Поместья, он заколдовал двери, заперев себя внутри вместе со всеми Пожирателями Смерти, и этим моментально выдал себя. Да, ты всех нас спас этим заклинанием, но ты не смог бы этого сделать без него. Он пожертвовал собой, так же, как и ты, и ты не имеешь права оправдывать себя.

Гарри слушал молча, и услышанное разрывало его на части.

– Так в этом дело? – устало спросила Гермиона. – Все это из-за чувства вины?

– Нет, – с трудом выдавил Гарри.

Она не могла этого понять. Она так много видела, так много знала, но самое главное оставалось скрытым от нее. Гарри не хотел, он не пытался намеренно причинить зло, он просто ничего не мог с собой поделать, у него не было иного выхода... И Драко. Она не понимала что Драко – и Гарри ощутил почти физическую боль, когда признал это – не в чем было винить.

Что сказала бы Гермиона, узнав, что у Драко вообще не было выбора, что он не сам отказался от своей свободной воли – ее просто забрали у него?

Хватит, хватит, хватит.

– Ты больше не должен себя обманывать. Это видно невооруженным глазом, – выдохнула Гермиона, ее голос постепенно становился тише и спокойнее: – Гарри, я не хотела причинять тебе боль. Просто я уже давно переживаю, и не могла придумать, как тебе это сказать, потому что знала, как сильно ты его любишь…

– Я никогда этого не говорил! – с болью в голосе оборвал ее Гарри. – Кто сказал, что я…

Он не мог выговорить эти слова. Потому что... Потому что давным-давно выучил этот горький урок, узнав – на собственном примере, на примере своих родителей – что любить значит быть готовым ставить интересы и желания любимого человека превыше своих собственных, совершить что угодно, лишь бы сделать другого счастливым.

Но он никогда не признавался себе в этом, не позволял задумываться, внушая себе, что у них все было по-другому – возможно, потому что Драко не заслуживал этого.

И у Гарри не было права произносить эти слова. Слишком высока была их цена.

Гермиона подошла к нему и стиснула в объятьях:

– Пожалуйста, постарайся это исправить, не оставляй все так, как есть, – прошептала она. – Ты будешь гораздо счастливей с настоящим Драко.

– Я знаю! – голос срывался, Гарри было мучительно больно, когда он осознал, что на самом деле этого хотел. Неужели все это время он хотел именно этого? – Я знаю, – повторил он, крепко, до боли, обнимая ее.

Она могла уничтожить иллюзию уверенности, но сама продолжала жить во лжи. Она не знала, что это был не выход.

Гермиона не понимала всего ужаса ситуации.

Гарри пытался обо всем забыть, но пару недель спустя после их разговора он проснулся оттого, что Драко лежал рядом, дрожа и вскрикивая от ужаса. Он прикоснулся рукой к его побледневшему лицу и захотел узнать, что случилось:

– В чем дело?

На покрытом капельками пота, мертвенно бледном, словно у призрака, лице Драко не осталось и следа от былой привлекательности. Гарри обнял его.

– Ничего особенного, – дрожащим голосом ответил Драко. – Мне просто… просто приснилось... Глупость какая-то... Мне приснилось, что меня ограбили, отняли что-то очень важное, и я кричал, но никто не слышал меня; звал на помощь, но никто не замечал, и я просто продолжал существовать, проживать день за днем,  день за днем, пока… пока не исчез.

Исчез…

Ни друзей, ни любимой работы, ни пения, ни мебели, которая нравилась бы по-настоящему, ни любимых телевизионных программ, ни возможности быть капризным и надоедливым, ни безукоризненного фарфора, ни-че-го…

– Я не хотел, – выдохнул Гарри, прижимаясь к нему. – О Боже, Драко...

Лишь ужас, поселившийся в глубине души, и абсолютное непонимание происходящего.

Его отчаяние испугало Драко, и тот попытался отодвинуться.

– О чем ты? – раздраженно спросил он. – Что ты знаешь…

– Ничего, – под влиянием паники ответил Гарри, с отчаянием утопающего вцепившись в запястье Драко. – Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Я... Спи дальше. Больше не будет никаких кошмаров.

Драко моментально обмяк в его объятьях, глаза закрылись, на лице появилось умиротворенное выражение. Гарри еле сдержался, чтобы не закричать от ужаса.

Какая разница между телом, которое сейчас лежало с ним рядом, и марионеткой? О Драко...

На следующее утро Гарри в ужасе заметил, что запястье Драко распухло и посинело.

– Я не хотел делать тебе больно, – беспомощно попытался объяснить он.

– А ты и не сделал мне больно, – искренне ответил Драко.

«Но ведь я не мог бы всерьез навредить ему, – продолжал Гарри обманывать себя. – Я ведь не могу полностью его контролировать. Если бы я направил всю свою ярость на Беллатрис Лестранж, если бы я захотел, чтобы она сдохла…»

На следующий день он услышал сообщение о том, что Беллатрис Лестранж покончила с собой в тюремной камере.

А Гарри продолжал считать, что Вольдеморт был его последней жертвой;  впрочем, он давно уже довел почти до совершенства умение лгать самому себе.

И этому кошмару не было видно конца...

Но однажды все изменилось. Из непроглядной ночной темноты, наполненной кровавыми кошмарами, в то время как Драко мирно спал рядом, выкристаллизовалось единственное честное, настоящее желание.

Он хотел лучшего для Драко.

И наступил день, когда он сказал ему:

– Ты должен уехать. Мы не должны больше встречаться.

При виде абсолютной покорности, появившейся на лице Драко, Гарри показалось, что его сердце разорвется. Он признал, что никогда по-настоящему не верил в то, что Драко сам хотел этого, что он действительно что-то значил для него.

Ложь всегда была ужасной привычкой.

Наверное, это приступ мазохизма заставил его сидеть в квартире и не отрывая глаз наблюдать за тем, как Драко спокойно упаковывает свои немногочисленные вещи, и знать, что в любое мгновение он может заставить Драко вернуться, но не должен этого делать.

Он желал лучшего для Драко.

Он не должен заставлять его переживать из-за их разрыва.

Только лучшего…

Гарри смотрел на него, пока тот был в квартире; проводил взглядом его светлую шевелюру, пока он шел по улице; и потом обессиленно опустился на пол и больше трех дней не выходил из дома, просто сидя на полу, обхватив колени, прижав их к груди и желая лучшего для Драко.

Гермиона сказала, что он поступил правильно, что так будет лучше для них обоих, и дала ему номер Терри Бута.

Терри оказался застенчивым парнем, и у них с Гарри нашлось много общего. Они оба не любили привлекать к себе лишнее внимание, хотели найти свое место в жизни и быть счастливыми, имея уютный дом и возможность тихо и спокойно проводить время с друзьями.

В нем не было страсти к авантюрам, но он был по-настоящему хорошим, добрым человеком, и это много значило для Гарри.

Ему понравилось, что Терри настоял на том, чтобы смотреть свои любимые программы о природе. Он говорил себе, что это правильно, нормально, что так и должно быть.

Ему нравилось смотреть, как Терри читает; и секс с ним, наверное, тоже был не так уж и плох. Конечно, он уже не мог осуществлять все свои самые сокровенные желания. Да Гарри и не хотел этого.

Их первый спор казался чем-то странным, непривычным, и на какое-то время даже выбил из колеи, но после него Гарри испытал странное ощущение. Словно была взята новая вершина.

Он хотел, чтобы Терри не соглашался с ним.

– Мне нравятся битые кружки, – в свою очередь говорил он, – и я ненавижу, когда меня слишком рано будят по выходным, и временами я терпеть не могу твою работу.

Терри нормально воспринял все это, хотя и недоуменно покосился на него, услышав про битые кружки. Были у них расхождения и по другим вопросам, и всегда им удавалось найти выход.

– Мы всегда можем найти общий язык, – с гордостью сказал Гарри.

– Хорошо, – с сомнением ответила Гермиона. – Хотя, по-моему, тебе просто все равно…

– Нет, что ты,  вовсе нет, – возмущенно произнес Гарри и закрыл глаза, чтобы пожелать лучшего для Драко.

Драко часто снился ему. Какой-нибудь фрагмент из прошлого, идеально запечатленный в памяти во всех деталях, словно его подсознание играло им, обращаясь к нему снова и снова перед тем, как навеки расстаться.

Драко, каким он был в прежние времена – вредным, избалованным, острым на язык мальчишкой. Настоящим, искренним, живым. Он сидел на собрании, ехидно поглядывая на всех большими глазами. Они обсуждали  продовольственные пайки, и он как раз предложил не расходовать продукты на Гарри:

– В конце концов, – заявил он с наигранным восхищением, – это ведь единственный и неповторимый Мальчик-Который-Выжил. Если даже сам Темный Повелитель не смог его победить, то, думаю, и без еды он проживет безо всяких проблем.

– Отвали, Малфой, – рявкнул Гарри, и неприкрытая ненависть сделала его слова похожими на заклинание.

Глаза Малфоя заблестели:

– Размечтался, Поттер. Ты от меня никогда не избавишься.

Гарри проснулся, обрадованный тем, что у него наконец-то появился повод злиться на Драко. Потому что он тоже обманул его.

Утром за чашкой кофе Терри, стараясь не смотреть ему в глаза, еле слышно сказал, что вряд ли он сможет жить с человеком, который просыпается среди ночи, выкрикивая имя своего бывшего любовника.

– Для меня достаточным ударом по самолюбию было уже то, что ты зовешь его во сне, – добавил он с неловкой, смущенной улыбкой, которая была так похожа на улыбку самого Гарри, и ушел.

Гарри рвал и метал, когда понял, как легко ему было ничего не хотеть от Терри.

– Все в порядке, – пыталась успокоить его Гермиона, – просто тебе нелегко привыкнуть к другим отношениям…

– Нет, – яростно ответил Гарри, – все не так, дело не в этом. Я не хочу, чтобы с каждым моим словом соглашались, мне не нужен робот или игрушка для секса, ничего подобного. Я хочу чего-то нормального, обычного, правильного...

– Но тем не менее это не сделало тебя счастливым! – взорвалась Гермиона. – Так чего же ты хочешь на самом деле?

– Я просто хочу Драко! – заорал Гарри.

Зазвонил телефон. И Гарри почувствовал, как вина накрывает его с головой – пока поднимал трубку, пока боролся с желанием еще один раз услышать этого голос, говоря себе, что это неправильно, это отвратительно, и он не должен так поступать, не должен добавлять предательство к предательству к предательству.

Он просто хотел лучшего для Драко.

Он разжал пальцы, бросая трубку.

– Ошиблись номером, – объяснил он Гермионе.

Она посмотрела на него с безмолвным сочувствием, и он, окончательно лишившись сил, осел на пол и уткнулся лицом в колени. Ему не было нужды притворяться, что с ним все в порядке.

– Как он? – спросил Гарри устало.

Гермиона поспешила убедить его, что с Драко он поступил правильно. У него появилась своя квартира – «и она подходит ему, у них даже есть что-то общее, честное слово» – и он так настойчиво старался вернуться на свою прежнюю работу, что бывшему начальнику под его напором не оставалось особого выбора: либо покориться, либо сойти с ума. «Ты же знаешь, какой он», – улыбаясь, добавила Гермиона, и Гарри закрыл глаза. Он опять выступал в караоке-барах и встречался с Парвати Патил. Они замечательно смотрелись вместе, казались счастливыми, и она была без ума от него. Гермиона знала, что Гарри хотел бы такого счастья для Драко.

И он хотел, действительно хотел, каждое мгновение каждого дня.

Иногда он приходил домой и весь вечер проводил, разглядывая сложенные из обрывков фотографии и желая лучшего для Драко. Иногда он звонил Гермионе, и она приходила и сочувственно гладила его по голове:

– О Гарри, я чувствую себя такой виноватой. Я и не думала, что ты так тяжело это перенесешь, – говорила она, – я и не знала, что он так много для тебя значит.

Был только один способ попробовать вернуть его.

– Скажи, что я чувствую к нему, – просил Гарри, потому что сам он не мог произнести эти слова.

– Ты любишь его.

– Еще раз.

– Ты любишь его, – повторяла Гермиона, заливаясь слезами. Гарри нравилось, когда она плакала от невозможности помочь ему. От этого ведь никому не было плохо, а он так нуждался хоть в какой-нибудь поддержке.

И в один из вечеров она позвонила и предложила ему пойти вместе с ней на званый ужин. Пригласили ее, но Гермиона точно знала, что Рон и Панси Паркинсон – «Драко как-то шутки ради свел их на свидании вслепую, и сначала они едва не разнесли его дом, а потом потрясающе провели время. Он в шоке, а они с тех пор встречаются» – обязательно придут вместе, и ей нужна была пара. И она подумала, что Гарри было бы полезно для разнообразия выбраться из дома.

Если бы Гарри не предполагал, что Гермиона давным-давно тайно влюблена в Драко, он решил бы, что она положила глаз на него самого.

Потому Гарри совсем не ожидал того, что произошло.

Он отправился на ужин и встретил там Драко. И услышал, потрясенно посмотрев в глаза Гермионе:

– Я больше не могла видеть тебя таким несчастным. Я подумала... Может… Может, вы просто поговорите?

Драко сидел за противоположным концом стола, почти напротив Гарри. На нем был один из тех изысканных, элегантных и безумно дорогих костюмов, которые Гарри так  ненавидел, потому что боялся, что помнет  его, если прикоснется к Драко, а ему всегда хотелось прикоснуться к Драко.

«Получилось», – безрадостно сказал себе Гарри.

Парвати сидела слева от Драко, само очарование: тонкая грациозная шея, нежные темные глаза, легкомысленные намеки и обожающие взгляды, обращенные к Драко. Гарри всем сердцем ненавидел ее – и хотел, чтобы они были счастливы вместе.

Ужин превратился для него в настоящее наказание. Глядя на изгиб шеи Драко, он мог думать только о поцелуях. Когда Драко демонстративно высказал негодование из-за того, что вилочка для креветок была слишком похожа на вилку для торта, на месте Парвати Гарри бы не выдержал. Он хотел убить ее и занять ее место.

Он хотел – он хотел лучшего для Драко. Он хотел, чтобы Драко был в безопасности, был живым, настоящим и счастливым.

Он не видел Драко много недель, и сейчас не мог смотреть на него, не мог видеть, как движется его кадык, когда он пьет вино.

После сладкого он спрятался в ванной комнате, пытаясь взять себя в руки. Он вытер лицо бумажным полотенцем, беспрерывно продолжая твердить себе, что он делал это для Драко, что он должен...

Они столкнулись в коридоре. Драко учтиво посторонился, давая ему возможность пройти. Воплощение вежливости, и в кои-то веки Гарри мог сказать, что Драко действительно безупречно воспитан, потому что даже когда он оскорблял Гарри, его дикция всегда была безукоризненна.

– Прошу прощения, Гарри, – учтиво произнес Драко.

И эта обезличенная вежливость заставила Гарри содрогнуться и забыть обо всем.

Неистово целуясь на ходу, они укрылись в гардеробной, так и не сумев оторваться друг от друга. Гарри вцепился в галстук Драко, нервно теребя его, пытаясь добраться до его кожи, зажав Драко в углу, прижался к нему бедрами, и тот терся о его тело, медленно, ритмично, размеренно, пока Гарри не закричал.

А потом он сказал Драко, что ничего не было. Драко невинно улыбнулся в знак согласия и отправился целовать Парвати Патил, и ворот рубашки едва прикрывал засос, который Гарри оставил на его шее.

Гарри убедил себя, что это было минутное помешательство. Он по-прежнему желал лучшего для Драко.

Дома он разнес вдребезги кучу вещей, пытаясь довести себя до изнеможения. Стоило ему закрыть глаза, и он видел Драко. Он пытался отучить себя от этого. И от привычки разговаривать с Драко, воображая, что тот на кухне и заваривает для него чай.

Иногда он доставал свои школьные фотографии. Разница между собственным взглядом в пятнадцать лет и в четырнадцать не на шутку пугала его.

Возможно, он так сильно хотел Драко, потому что с тех пор, как он первый раз совершил убийство, он никогда не мог снова ощутить себя по-настоящему живым, и его неотвратимо влекло к человеку, который всегда, несмотря ни на что, был воплощением жизни. Возможно, несмотря на все эти сексуальные фантазии и запретные желания, на самом деле ему были нужны лишь острые локти, презрительная усмешка и неиссякаемая воля к жизни…

И теперь Гарри знает, что сейчас, после всего, что он натворил, это уже невозможно вернуть.

Гарри продержался еще неделю и после этого отправился в новую квартиру Драко. И у него не было никаких оправданий.

Как только Драко открыл дверь, они вцепились друг в друга, целуясь отчаянно, яростно и этому тоже не было никаких оправданий.

Парвати вошла как раз в тот момент, когда Гарри повалил Драко на кухонный стол.

Ее глаза потрясенно распахнулись, полные обиды и удивления, и она бросилась обратно к двери, а Гарри подумал: раз  Драко дал ей ключи от квартиры, то это значит, что она значит...

Драко выгнулся – именно так, как Гарри хотел – и прошептал: «Она ничего не значит».

Гарри закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы, и с размаху вошел в него. Они одновременно вскрикнули, и Гарри подумал: «Мне так жаль, Драко, так жаль, прости меня, но я не могу от тебя отказаться».

С всеобщего одобрения Драко вернулся к Гарри, они жили вместе уже полторы недели.

И Гарри лежит в постели рядом с Драко и думает.

Даже Гермиона была счастлива, когда все вернулось на круги своя, сказав Гарри, что она верит в них, верит в то, что они будут по-настоящему счастливы. И не осталось больше никого, кто мог бы помочь Драко.

Лунный свет льется в комнату, и волосы Драко, рассыпавшиеся по подушке, кажутся серебряной рекой. Рука Гарри – та самая, в которой он держал волшебную палочку, когда произносил те убивающие и лишающие воли слова – лежит на его спине.

Гарри счастлив. И он понимает, почему Дамблдор сам не осмелился применить это заклятие.

И теперь он понимает и те слова, что услышал из уст Гермионы.

Каждый человек убивает то, что он любит.

– Драко, – шепчет он, и Драко немедленно просыпается, потому что Гарри этого хочет. – Прости меня. Прости за то, что я не смог тебя отпустить.

Но он мог... Или не мог? Он не мог перестать хотеть Драко – перестать любить его, стараясь не вспоминать, что любить – значит хотеть, чтобы любимый был счастлив.

Гарри говорит себе, что он обязательно остановился бы, если бы понял, что причиняет Драко настоящую боль, и пытается не думать о том, что постепенное уничтожение, стирание с лица земли гораздо страшней любой физической боли. Он почти потерял надежду и почти перестал обманывать самого себя. Хотя теперь даже его правда полна противоречий.

– Я бы все исправил, если бы смог, снял бы это заклятие, и мне наплевать что будет. Ты нужен мне настоящий. Ты нужен мне.

Драко возненавидел бы его, ушел навсегда, вычеркнул бы его из своей жизни.

Гарри пытается убедить себя, что ему нужен настоящий Драко, и знает, что это похоже на древнюю китайскую пытку водой. Отдельные проблески сознания, напоминания о прошлом лучше, чем ничего, но только не для самого Драко. И Гарри знает, что настоящий Драко никогда его не захочет.

Его желания убивают Драко – и он будет пытаться остановиться, и будет терпеть одно поражение за другим. Сделанный однажды шаг определил путь, по которому он идет, и он не переставая будет пытаться изменить человека, которого хочет, пока окончательно не сотрет его с лица земли.

Он осознает эту истину и обнимает Драко.

– Я люблю тебя, – шепчет он в отчаянии. – Я люблю тебя, я люблю тебя.

Он верит в это, хотя понимает, что никто, знай всю историю, не поверил бы ему.

И Гарри убьет того, кого любит, медленно задушит в своих объятиях.

И Драко смотрит на Гарри, смотрит своими прекрасными глазами, уже практически потухшими и лишенными жизни, той неукротимой воли, что заставляла его до потери сил колотить боксерскую грушу, бесконечно насмехаться, надоедливо петь, ехидно улыбаться и никогда, никогда не сдаваться.

– Я тоже люблю тебя, – отвечает он. Именно так, как надо.

Гарри получил все.

Он по-прежнему зовет во сне Драко, и Драко смотрит на него и пытается понять, чего он хочет.

Конец

Написать отзыв Вернуться