Ты не помнишь / You don't remember
Автор: Juxian Tang
Оригинал: [здесь]
Перевод: lilith20godrich
Бета: Helga
Пайринг: Северус/Сириус
Рейтинг: NC-17
Disclaimer: все принадлежит мне (в моих мечтах). Хозяйка – Дж. К. Роулинг. Я просто ненадолго одолжила.
В твоих глазах я вижу своё отражение.
В чернильных зрачках мое лицо кажется маленьким и бледным.
Когда ресницы опускаются, оно на мгновение исчезает; и потом ты смотришь на меня снова - искренний взгляд, наивный и увлеченный мной одним. Только я, и ничего больше.
Я легко могу обхватить пальцами твои запястья - так они тонки; вены на внутренней стороне напоминают линии рек на карте - и ниточки пульса мягко бьются в моих ладонях. Ты переплетаешь пальцы с моими, отчаянно, не осознавая силы, с которой делаешь это. Словно боишься, что я уйду, как только ты отпустишь меня.
Не бойся, я не уйду. По крайней мере, не сегодня.
Твое лицо взмокло от пота, пряди волос липнут ко лбу, и рот приоткрыт - слабые, рваные вздохи слетают с губ. Я чувствую, как твоя грудь поднимается и опускается подо мной. Твое тонкое тело - кости словно обтянуты кожей - тянется ко мне, так отчаянно, словно стремится слиться со мной в одно целое.
Тёмная Метка прижата к моему предплечью. Источник жара, нестерпимого даже на твоем разгоряченном теле. Я замечаю, как болезненно она воспалилась. Но я знаю, что ты не чувствуешь боли, а если и чувствуешь, то не обращаешь на нее внимания - не позволяя существовать ничему, кроме моего тела, прижатого к твоему, моего колена, раздвигающего твои ноги.
Ты вскрикиваешь и выгибаешься, когда я бедром касаюсь твоей промежности - и я на мгновение вздрагиваю тоже, ощущая жар, нежность и твердость твоего члена. Твой рот слегка кривится страдальчески, и ты пытаешься освободить руки, чтобы заставить меня сделать что-нибудь, что-нибудь еще, быстрее, притягивая меня ближе, раскрываясь для меня.
Шшш, подожди мгновение… Но я и сам не в силах ждать - и я отпускаю твои руки, и прижимаю ладони к твоему лицу - и твои пальцы зарываются мне в волосы, убирая пряди, закрывающие глаза.
Я вижу, как дрожат твои губы - в полуулыбке, мимолетной и тревожно робкой - под моим внимательным взглядом. Ты ерзаешь слегка - от неудобства и смущения, пытаясь спрятаться за волосами. Но я отвожу их в сторону. Я хочу видеть тебя.
Твое лицо кажется более гладким, молодым - теперь, когда пропали морщины, оставленные опытом и временем. Исчезли - так же, как твоя память. Это так странно - черты твоего лица не изменились, все такие же резкие и совсем не миловидные. Но твой взгляд - открытый, беззащитный - делает все совершенно иным.
Из-за него ты кажешься открытым для всех. Открытым для меня.
Я знаю, что ты посчитаешь это жестокой иронией судьбы - то, что ты можешь открыться для меня, что это может доставить тебе столько радости. Но ты не способен оценить причудливость ситуации. Ты не знаешь, что должен от меня защищаться.
Ты ничего не помнишь.
Я разворачиваю твое лицо и прижимаю ладонь к твоим губам. Твой рот такой теплый и нежный, губы припухли от поцелуев. Кто бы мог представить еще несколько недель назад, что я узнаю вкус твоих губ - узнаю, какие вздохи - короткие и слабые - ты издаешь, когда мой язык скользит в твой рот? Я точно не мог… Все, что я испытывал раньше - это презрение и плохо скрываемую враждебность, и желание ранить как можно сильнее - так же, как и ты.
Но сейчас ты не поверишь, даже если я расскажу об этом. Ты не поверишь, что у тебя есть причины, чтобы меня ненавидеть. Ты думаешь, что я всегда был таким - ласковым, добрым и заботливым, и звук моего голоса, произносящего твое имя, всегда вызывал в тебе трепет, заставляя прижиматься ко мне еще сильнее.
Я даже представить не мог, что так будет. Но когда я чувствую твои ладони на лице, то я хочу, чтобы это никогда не кончалось, хочу обнимать тебя вечно и чувствовать, как твое тело сливается с моим.
От твоего взгляда у меня кружится голова - потому что никто никогда не смотрел на меня так, словно я центр его вселенной, словно ничто в мире не имеет значения, пока я рядом. Разве не абсурд то, что именно ты позволил мне испытать подобное? И это причиняет мне боль - потому что в отличие от твоих, мои воспоминания остались со мной.
Я знаю, что сделал с тобой, и что ты сделал со мной. И от этого никуда не деться.
Я помню…
Я помню сарай для метел, и тебя - на четвереньках, под действием заклятия, от которого ты пытаешься освободиться, вырываясь столь яростно, что кажется - твои кости вот-вот не выдержат. Но все тщетно - заклятие удерживает тебя, а подол мантии задран до головы, закрывая твое лицо и не давая тебе возможности увидеть наши. Но ты, конечно, знаешь, что это мы - вряд ли у тебя остались какие-то сомнения.
- Мы же сказали, что снимем с тебя штаны, Сопливус.
Снаружи доносится громкий смех, студенты собирают вещи, отправляясь домой на летние каникулы, и мы слышим, как МакГонагалл строгим голосом отчитывает кого-то. Я знаю, что ты тоже слышишь, и если ты позовешь на помощь, они услышат тебя. Но ты не зовешь. Ты ругаешься и сыплешь проклятиями, ткань мантии заглушает голос. Дурак, какая польза от этих заклятий, если у тебя нет волшебной палочки? Она отлетела в сторону, и ты не можешь пошевелиться, чтобы дотянуться до нее.
Твои худые ноги ерзают по полу - насколько позволяет заклятие - и твои колени, должно быть, уже содраны до крови, но ты не прекращаешь попыток освободиться, какими бы бесполезными они не казались. Я думаю - ты понимаешь, что это безнадежно, в твоем голосе время от времени прорываются нотки отчаяния. Но ты не плачешь. Пока…
Возможно, если бы ты сломался и заплакал, мы бы тебя пожалели.
- Трусы. Дерьмовые ублюдки.
- Так-так. Выраженьица, Сопливус.
Это я выследил тебя - на пути в сарай для метел. Я знаю, зачем ты отправился туда: из-за школьной метлы, к которой ты так привязался. Она досталась тебе от слизеринского вратаря, уже окончившего школу. Это хорошая метла, почти новая - по школьным меркам. Я столько раз видел, как ты полируешь ее - даже не полируешь, просто проводишь пальцами по древку, словно это нечто особенное, вещь, которую следует холить и лелеять.
Благодаря ей ты смог войти в команду по квиддичу в этом году - но все равно, это так жалко и убого, привязаться к такой глупой вещи. И метла так себе, гораздо хуже моей или метлы Джеймса - а ты не можешь расстаться с ней даже в последний школьный день, словно дома у тебя нет своей. С другой стороны, может быть, и нет.
И, тем не менее, ты совершил большую ошибку, когда отправился туда в одиночестве. Мы бесшумно следовали за тобой - ты так увлеченно разглядывал стойку для метел, что ничего не замечал, пока не услышал, как захлопнулась дверь. Ты развернулся, выхватывая волшебную палочку, но было уже поздно - мощный Ступефай отбросил тебя к стене.
А потом, когда ты пришел в себя, то уже стоял на четвереньках, совершенно беспомощный. И неужели ты думал - то, что Джеймс сделал с тобой у озера - это самое страшное, на что мы способны?
Я смотрю на тебя сверху вниз - извивающаяся жалкая тощая фигурка. Твоя мантия выглядит тонкой и изношенной, подол изодран - так же, как у Ремуса, но если у него это признак бедности, то у тебя - неряшливости. Ты всего лишь грязный неряха, и не можешь следить даже за собственной одеждой.
- Может, тебе нужна палка, Сохатый, - спрашиваю я, - чтобы прикоснуться к такому дерьму, как его подштанники?
Ты дрожишь от ярости, когда Джеймс трогает тебя сзади. Я слышу какой-то слабый звук и понимаю, что это стучат твои зубы - и волна темной радости захлестывает меня. Мы смогли напугать тебя до потери рассудка, скользкий ублюдок. Сладкое возмездие…
- Ты мерзкая тварь, - с презрением говорит Джеймс, - из-за тебя наш факультет лишился Кубка.
Тогда, у озера, декан Слизерина Тенненбаум наткнулся на нас - и снял с Джеймса достаточно баллов, чтобы Слизерин без проблем смог получить Кубок. Кубок, который по праву должен быть нашим.
- Теперь тебя никто не спасет, - шепчет Джеймс, - это послужит тебе уроком.
Питер смеется - тонким, пронзительным смехом. Его щеки порозовели, глаза сияют, когда он с обожанием смотрит на Джеймса. Ремус, скрестив на груди руки, прислонился к стене и стоит у двери, чтобы предупредить нас, если кто-нибудь появится. На его лице выражение отвращения, и я уверен, что это отвращение к тебе - жалкий трусливый ублюдок.
Джеймс кончиками пальцев, загрубевшими от квиддича, цепляется за твоё исподнее. Я вижу, как яростно ты дрожишь. Твое дыхание кажется неправдоподобно громким, просто оглушительным…
- Ты, дерьмовый магглолюб!
- Не стоило тебе это говорить, - произносит Джеймс с упреком.
Возможно, если бы ты не сказал это, мы не зашли бы дальше.
Подчеркнуто медленно Джеймс стягивает твои подштанники вниз. Питер пронзительно хохочет. Я ощущаю выступившие на спине капельки холодного пота.
Джеймс гораздо смелее меня. Не уверен, что *я* смог бы дойти до конца.
Ты вздрагиваешь, словно от внезапной волны холода - и потом замираешь, не издав ни звука, почти не дыша. И после этого Джеймс присвистывает, разрывая тишину - и мгновение спустя я замечаю то, что вызвало такую реакцию.
Паутина тонких шрамов - старых, но плохо залеченных - покрывает твою кожу, от ног поднимаясь к талии и выше - туда, где мантия скрывает их.
Какое-то время никто не произносит ни слова. Питер пялится на тебя, и даже Ремус подходит ближе, покинув свое место у двери. Отвращение на его лице становится еще более явным. Наконец Джеймс осторожно говорит:
- Похоже, не мы одни считаем, что ты заслуживаешь наказание, Сопливус.
Это правильные слова. Они
все расставляют по местам - снова превращают тебя в того, кто ты есть
- тварь, ублюдок, жалкий кусок дерьма. И дышать становится легче.
Ты издаешь болезненный, хриплый звук - возможно, это очередное бесполезное
проклятие. Джеймс сжимает в руках клочок бумаги. Это была его идея - оставить
тебя здесь с надписью "Вонючий ябеда", прикрепленной к подштанникам.
Он в нерешительности мнет лист… Неожиданно я понимаю, что Джеймс не хочет
этого делать - и я не уверен, что сам этого хочу.
- Пошел на хрен, Поттер, - внезапно выкрикиваешь ты, голос кажется искаженным, слишком звонким. Я четко слышу, что ты уже не можешь сдерживать слезы. - Я добьюсь того, чтобы тебя исключили, обещаю! Ты и твои ебаные друзья, вы за все заплатите.
- Заткнись, - сплёвываю я. Ты кричишь слишком громко - кто-нибудь может услышать, и тогда нас ждут большие неприятности.
- Чтоб ты сдох, Блэк, сукин сын…
Я пинаю тебя в бедро, и от боли твой голос срывается, превращаясь в шипение. Жаркая волна внезапно охватывает моё тело. Что-то до странности напоминающее стыд, но невероятно сладостное. Я не осознаю, что пытаюсь снова ударить тебя, пока не чувствую на плече руку Ремуса.
- Мы должны идти, - говорит он, - а то опоздаем на поезд.
Ярость так же внезапно испаряется, и я киваю, чувствуя странную благодарность. Джеймс по-прежнему сжимает в руке клочок бумаги.
Раздается слабый звук - словно скрежет дерева об пол. Я недоуменно смотрю и понимаю, что это. Метла. Ты уронил ее, когда мы применили к тебе Ступефай. А когда мы обездвижили тебя, древко попало под ладонь. И теперь твои пальцы - белые как мел, с потемневшими от зелий подушечками - вцепились в нее так сильно, что видно, как посинели суставы.
Джеймс бросает бумагу и говорит:
- Да, пойдемте отсюда.
Мы идем к двери, и единственное, что я слышу - это твое странное, неровное дыхание.
Мы знаем, что на поезд ты не успеешь - так и происходит. Гораздо позже, уже в сентябре, мы узнаем, что Хагрид нашел тебя тем вечером. Ты обвинил нас - но когда МакГонагалл спросила: "Ты их видел?" - ты хотел бы солгать, но знаешь, что ни она, ни Дамблдор не дадут тебе сделать это.
- Тогда откуда ты знаешь, что это гриффиндорцы? - продолжает она. - Они называли друг друга по именам?
Мы были очень осмотрительны - в конце концов, именно для этого мы и придумали наши прозвища.
- Тогда здесь не о чем говорить, - произносит МакГонагалл. - Конечно, я спрошу своих студентов, когда они вернутся с летних каникул, имеют ли они отношение к этому происшествию, но Вы ведь не станете действовать на основе бездоказательных обвинений, так ведь, Директор?
На следующий год в квиддич ты не играешь - и я никогда не видел, чтобы ты еще хоть раз прикоснулся к метле.
Я глажу твои бедра, ощущая
почти незаметные следы тех старых шрамов - и находя другие, более грубые.
Те, что появились совсем недавно, несколько месяцев назад, когда ты не
вернулся после одной из встреч с твоим Темным Повелителем.
Это я нашел тебя спустя шесть недель после исчезновения. Я помню это.
Я помню, как ты стоял на окраине Запретного леса, словно изваяние, с маленьким
каменным сосудом в одной руке, а другая была обмотана окровавленными тряпками
и неловко прижата к груди. Я превратился из Бродяги в человека и закричал:
- Снейп, ублюдок, вот ты где! Дамблдор убивается из-за тебя…
И потом я замер, заметив это странное пустое, слегка озадаченное выражение твоих черных глаз.
Ты вернулся в Хогвартс вместе со мной - передвигаясь ужасающе медленно. Я чувствовал запах крови, и намеренная осторожность движений давала понять - что-то не так. Но ты не произнес ни звука, не сказал ни слова - и это был так жутко, что даже я, видевший тьму, видевший смерть, чувствовал тревогу и страх.
Когда мы пришли в кабинет Альбуса, он подбежал к тебе и прижал к груди, и я ощутил укол зависти, потому что он никогда не был так счастлив видеть меня, никогда не обнимал, даже после того, как я вернулся из-за Занавеса.
- Северус, дитя мое, ты вернулся, - шептал он. Его голос еле заметно дрожал. И тогда ты заговорил в первый раз, спросил тонким, тихим голосом, глядя на него широко распахнутыми глазами:
- Вы мой отец?
Во мне словно сломалось что-то. Альбус выглядел так, словно его ударили, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Невероятно усталым и больным голосом он произнес:
- Нет, мой дорогой мальчик. Я Альбус Дамблдор, директор Хогвартса.
- Тогда, - тихо сказал ты и подал ему каменную чашу, - это для Вас. От моего Хозяина.
Я отвел тебя в Больничное крыло, повинуясь невысказанной просьбе Альбуса, после того как он погрузился в Омут Памяти, принесенный тобой. Ты следовал за мной - тихо, покорно. Ты тяжело хромал, и сквозь обмотанные вокруг руки тряпки сочилась кровь - но именно твое молчание смущало меня больше всего.
Ты потерял свой разум под Круцио? Или Вольдеморт сделал с тобой что-то другое - что-то, превратившее тебя в эту слабую, безжизненную тень… что-то, заставившее тебя называть его Хозяином?
Поппи осматривала тебя с помощью волшебной палочки; и я никогда не видел ее в большем бешенстве, чем тогда. Ей не надо было ничего говорить - о многом я и так мог догадаться. Я неуверенно стоял в дверном проеме - на случай, если ей понадобилась бы моя помощь. Ты воспринимал ее суетню совершенно вяло и равнодушно - пока она не заставила тебя лечь.
Тогда ты поднял лицо - бескровное, с посиневшими губами - и прошептал недоверчиво:
- Разве мне не нужно возвращаться к моему Хозяину?
Альбус пришел несколько часов спустя и рассказал, устало потирая переносицу:
- Я думал, что в Омуте Памяти были воспоминания Северуса. Но это не так. Это рассказ о том, что с ним сделали… Подарок от Вольдеморта.
Я смотрел на тебя, пока ты спал под действием снотворных, что дала тебе Поппи. Твое лицо выглядело утомленным и измученным, под глазами - огромные синяки. Правая рука, та, на которой были сломаны все пальцы и вырваны ногти, была аккуратно перевязана и покоилась поверх одеяла.
Я мог ненавидеть тебя, мог сомневаться в твоей преданности - но я никому не пожелал бы такого, даже тебе. В этом мире и так слишком много тьмы - до смерти и после нее - чтобы мечтать о ее преумножении. Мне понадобилось совершить путешествие за Занавес и обратно, чтобы понять - но теперь я понимаю это.
Иногда мне кажется, что именно поэтому Занавес отпустил меня, позволил вернуться. Это изменило меня. Влияние смерти. Абсолютный холод и тьма - как в Азкабане, только намного хуже.
Когда я был за Занавесом, то потерял частицу себя. Но ты потерял гораздо больше. По крайней мере, у меня остались мои воспоминания.
Ты не заслужил этого, подобного не заслуживает никто.
И повинуясь мимолетной жалости, я согласился присматривать за тобой.
Этого следовало ожидать - кто еще мог этим заняться? Альбус без остатка поглощен делами Ордена, а Поппи уезжает в отпуск. В конце концов, это ведь лето. И все остальные заняты не меньше, делая что-то для Ордена - все, кроме меня. Я просто отсиживаюсь в Хогвартсе. Теперь, когда мой собственный дом больше не принимает меня, это единственное безопасное место. Дом считает меня умершим и с течением времени медленно приходит в упадок. А Министерство по-прежнему разыскивает меня, ведь у них так и нет никаких подтверждений моей смерти. На редкость запутанная головоломка…
- Пожалуйста, приглядывай за Северусом, - мягко просит Альбус, но Мерлин упаси ответить ему отказом, - я не хочу отправлять его в клинику Святого Мунго. Я знаю, что ты испытываешь к нему антипатию, но это всего лишь на время. Я уверен - скоро мы найдем способ восстановить его воспоминания.
Я хмыкаю при слове "антипатия" - преуменьшение века - но соглашаюсь. Кто-то должен заботиться о тебе…
Плохо то, что ты потерял все воспоминания, но еще хуже то, что вместе с ними ты лишился всех знаний о том, как использовать магию. Поверь, он воистину бесценен - твой испуганный потрясенный взгляд, когда ты рассматриваешь стены своих собственных покоев, завешанные полками со всякими диковинами. Альбус считал, что тебе пойдет на пользу возвращение в привычные комнаты. Но это ничего не меняет. Ты просто не помнишь.
Еще долгое время после возвращения ты выглядишь слабым и апатичным - словно земля внезапно ушла у тебя из-под ног. Наверное, так оно и есть. Все, что ты испытал в те, последние недели, после исчезновения, исчезло тоже - пусть это и были только боль, насилие, и страдания; только боль - и ничего кроме боли.
А то, что осталось - тебе незнакомо. Совершенно. И ты лежишь на кровати, глядя в потолок - а я понятия не имею, что мне делать.
Должен ли я поговорить с тобой? Мы никогда не разговаривали по-настоящему - только для того, чтобы вывести друг друга из себя. Но сейчас даже это невозможно.
Должен ли я оставить тебя в покое? Дамблдор никогда не простит, если с тобой что-нибудь случится - а это вполне возможно в Хогвартсе, с его движущимися лестницами и с внезапными вспышками твоей природной магии, куда более мощными и разрушительными, чем у детей.
И я начал читать тебе вслух. Сначала - учебники Зелий, те, что ты читал и перечитывал, судя по многочисленным пометкам на полях, сделанным твоим аккуратным, мелким почерком. Но сейчас они оставляют тебя равнодушным - и в глубине души я рад этому, потому что и сам не понимаю в них ни слова.
А потом я нашел в библиотеке книгу, которую читал много-много лет назад. Когда я сбежал из дома, она осталась там, и больше я ее так никогда и не увидел. Моя мать наверняка сожгла ее вместе со всеми остальными напоминаниями обо мне. Я не смог устоять, когда увидел ее - сразу же схватил и начал читать. Для нас обоих…
В ней рассказывалось о двух мальчиках - Каспере и Расмусе, которые соблазнились золотом лепреконов и оказались замурованными в подземных пещерах. Каспер - мальчик бедный, но благородный, а Расмус - богатый избалованный поганец, и в начале они враждуют - но потом, чтобы спасти свои жизни, вынуждены сотрудничать и со временем становятся друзьями.
Конечно, все это казалось намного более захватывающим, когда мне было десять лет. Но это все равно интересно, и я получаю от чтения неподдельное удовольствие, и когда я замечаю осторожный взгляд из-под спутанных волос, закрывающих глаза, то понимаю, что ты слушаешь.
И когда я два дня спустя закончил читать, ты первым делом спросил меня:
- Кем из них ты хотел бы быть?
- Каспером, - ответил я. - Конечно же, Каспером.
Кем еще? Каспер - сильный, и благородный, и храбрый - воплощение того, кем мечтает быть любой мальчишка. Я прикусил язык после этих слов в ожидании резкого ответа, уверенный, что ты воспользуешься этой возможностью посмеяться надо мной - и приготовился к встречному удару - на любую глупость, что ты произнесешь в мой адрес, ответить в два раза больнее и злее.
Проходит несколько мгновений - прежде чем я осознаю, что ты не смеешься, не глумишься надо мной. Теперь ты не такой, как раньше… И я не знаю, радует меня это или огорчает.
На твоем лице задумчивое выражение - и потом ты спросил тихо:
- А я могу тогда быть Расмусом?
- Конечно, - ответил я.
И когда несколько дней спустя ты зовешь меня: "Каспер", - я повернулся и посмотрел на тебя, раскрыв рот. Я вспомнил, что все детство мечтал об этом - чтобы кто-то жил одной фантазией со мной. Я пытался заинтересовать Регулуса - но он сразу же начинал ныть и мчался жаловаться мамочке. А в Хогвартсе я был уже слишком гордым, чтобы признаться, что мне нравится детская книжка… К тому же мы довольно быстро придумали для себя совершенно другие прозвища.
Сохатый и Луни, Бродяга и Червехвост … Знаешь, это так странно - ходить вместе с тобой по местам, где я раньше проводил время со своими друзьями: озеро, теплицы, Дракучая Ива…
Знаешь, почему я тогда заманил тебя в Визжащую Хижину? Ты так никогда и не узнал правды, той, что скрывалась за очевидным "он действовал мне на нервы".
Шестой курс…
Я кое-что узнал о себе - то, что меня совершенно не интересуют девушки. И что есть один мальчик, к которому я по-настоящему неравнодушен. И что я скорее убью себя, чем признаюсь, что мне нравится Джеймс. Он мой друг, самый лучший, ради него я готов отрубить себе правую руку - и он никогда не должен узнать, что я извращенец.
Я страдаю - от переживаний, от разочарования, я все время киплю от злобы - и тогда…
Мне кажется, ты меня даже не заметил - я увидел тебя в теплице вместе с той девочкой из Равенкло. Ты собирал какие-то травы для зелий - ты постоянно что-то искал для своих зелий - а она просто стояла рядом, поигрывая косой, глядя на тебя сверху вниз. А ты смотрел на нее, твое лицо было разгоряченным и раскрасневшимся… Мерлин, как я ненавидел тебя в тот момент.
Ты, Сопливус, который всегда был ниже меня, невозможно было опуститься ниже тебя… И вот ты - с девушкой, а я… Я педик.
Больше всего на свете я хотел бы уничтожить тебя.
И когда я на следующий день увидел, как ты следишь за нами - я думаю, что ты хотел подловить нас на чем-нибудь запрещенном, чтобы наконец-то добиться нашего исключения - я намеренно заговорил с Питером слишком громко, напоминая ему о секрете Дракучей Ивы. Он недоуменно посмотрел на меня - в конце концов, это ведь именно он каждый раз заставлял ее застыть без движения. Но потом он заметил тебя и с улыбкой кивнул - западня готова.
Я даже забыл о том, что Ремус тоже будет там, и что с ним может произойти, если он причинит тебе вред.
После случившегося ты выглядел разбитым и уничтоженным - после того, как понял, что Дамблдор не собирается исключать Ремуса или меня. Он ограничился тем, что потребовал дать обещание, что я оставлю тебя в покое. Я так и сделал.
Я больше никогда не видел тебя с той девушкой. Я знаю, что вскорости она начала встречаться с одним из своих одноклассников; вполне возможно, между вами никогда и не было ничего. Никакой романтики - всего лишь игра моего воображения. Знаю я и то, что она была единственной девушкой в твоей жизни.
Со временем я смирился со своей страстью к мужчинам - и даже почти преодолел свое увлечение Джеймсом.
Но я не знаю, смогу ли я когда-нибудь преодолеть свои чувства к тебе.
Когда время, что я провожу
с тобой, из тяжкой повинности превратилось в нечто радостное и приятное?
Я не знаю и не хочу думать об этом. Я одинок, это правда - Гарри нет рядом,
а Ремус все время вместе с Тонкс. Неважно, как он добр и внимателен, с
какой готовностью стремится проводить время со мной - я знаю, что он хотел
бы быть с ней. А ты всегда здесь, рядом. Но дело не только в моем одиночестве.
Твои желчность и жестокость исчезли, ты больше не срываешься на окружающих
- как раньше. Возможно, ты был бы именно таким, если бы твоя жизнь сложилась
по-другому.
Ты зависишь от меня. Ты слушаешься меня, позволяешь мне быть главным, принимать решения. Это невероятно - чувствовать твою зависимость, твоё доверие. Дюйм за дюймом ты прокладываешь путь прямиком в мое сердце - и очень скоро я открываюсь тебе навстречу.
Я не могу тебя ненавидеть, ведь ты уже не тот человек, которого я знал когда-то.
Ты смеешься и восхищаешься, когда видишь, как я превращаюсь в Бродягу. Ты говоришь, что тебе нравятся собаки. Как ты можешь это знать, если ничего не помнишь? Или это было в твоем подсознании задолго до того, как ты узнал, что это так?
Однажды в хорошую погоду мы гуляем на свежем воздухе. Я превращаюсь, и ты бросаешь мне палку. Я приношу ее обратно, и ты бросаешь снова - неуклюжей правой рукой, на которой пальцы еще до конца не зажили. Я бегу по теплой, покрытой росой траве, щекочущей живот, и снова приношу тебе палку - и тогда ты осторожно гладишь меня по голове кончиками пальцев.
Позже мы сидим под деревом, и ты запускаешь руки в мою густую шерсть, поглаживая мне бока - и я не могу удержаться и машу хвостом - и когда ты прижимаешься щекой к моей голове, я… я лижу твоё лицо.
Безумие, верно? Я лизнул лицо немытого ублюдка. Твой вкус - слегка солоноватый, и очень человеческий… И мне это нравится …
Мне нравишься ты… Я хотел бы по-прежнему отрицать это, продолжая верить, что между нами всего лишь краткое перемирие - и ничего больше. Но это не так, ты больше не мой враг - как ты можешь оставаться им теперь, с этим взглядом, бесконечно потерянным, словно ты не понимаешь, где находишься.
Я знаю это чувство, со мной творится то же самое - даже если я и не терял память… Только жизнь, однажды; даже если я и не смог остаться на том свете.
И еще один день, точнее - плохой вечер плохого дня, когда кости ноют и старые раны напоминают о себе. Когда чувство потери особенно остро и болезненно. Ты и я, мы чувствуем одно и то же - и, возможно, во всем мире нет больше никого, способного это понять. Я застаю тебя в твоей комнате, в углу, на полу. Ты пытаешься себя контролировать - я вижу это по выражению отчаяния на твоем лице. Я заговариваю с тобой, сажусь рядом на пол и, наконец, спиной прижимаюсь к твоей груди. Ты обхватываешь меня руками и обнимаешь, погладив по волосам. И когда комната погружается в темноту, и я двигаюсь, чтобы взмахнуть палочкой и произнести: "Люмос", ты останавливаешь меня, заставляешь развернуться - и я чувствую твои губы на своих. Я не могу устоять. Я хочу, но… Тебя я хочу больше.
Ты убежден, что знаешь: все может быть совсем по-другому. Не так, как делал с тобой "твой Хозяин". Ты говоришь, что веришь мне.
Ты веришь *мне*.
Я должен был прекратить это, должен был оттолкнуть тебя, должен был сказать, что это неправильно - но в твоих отчаянных объятиях, в твоем хрупком разгоряченном теле, льнущем ко мне, в твоих губах, приоткрытых для меня, чувствуется такой отчаянный накал страстей, перед которым я не могу устоять.
И в это мгновение важно даже не то, как изменился ты, а то, как изменился я. Я слишком долго ненавидел и презирал тебя. Но все, что произошло со мной - потери, сожаления, ошибочные решения, смерть - всё это словно очистило мою душу, уничтожило наносной верхний слой, оставив то, что скрывалось под ним - нежное и ранимое.
И наконец-то я могу принять то, что отрицал всю свою жизнь. Я могу принять тебя - моего темного близнеца, мое зеркальное отражение - воплощение всего, что я ненавидел в себе.
Я не хочу отталкивать тебя.
И когда я веду тебя к постели, и вхожу в тебя, ощущая твою дрожь, внимая твоим вскрикам, то обещаю, что никогда не причиню тебе боли. И никому другому не позволю сделать это.
И в это мгновение ты становишься моим - так же, как я становлюсь твоим.
Этой ночью ты всё ещё мой. Длинные руки и тонкие ноги обхватывают меня легко и естественно. Ты прижимаешься ко мне, твой член касается моего живота - и когда я поглаживаю его осторожно, ты издаешь тихие протяжные звуки, от которых волоски на моих руках поднимаются дыбом.
От удовольствия или от боли - ты стонешь почти одинаково, и этот звук слишком хорошо мне знаком, но я никогда раньше не обращал на него внимания.
Это к лучшему: я хочу помнить только то, как ты стонешь от наслаждения. Я хочу снова услышать тебя и прикасаюсь к твоим соскам - и вот ты реагируешь, отвечаешь мне - лицо кажется почти счастливым, тело натянуто, словно струна.
Ты улыбаешься мне.
Разве я мог знать, что когда-нибудь буду счастлив, видя твою улыбку? Разве ты мог знать, что когда-нибудь захочешь улыбаться мне?
Это я - Сириус Блэк, которого ты хотел отдать дементорам, и при этом шутил жестоко, что они будут так рады меня видеть, что даже поцелуют при встрече. Это меня ты доводил, целясь в самые болезненные точки, доводя до безумия; действуя на меня так же, как пребывание в доме с Кричером и портретом матери.
Ни Азкабан, ни Занавес не смогли меня удержать, и когда я оттуда вернулся - я не люблю вспоминать об этом, Азкабан был адом, но там было еще хуже - ты сказал со знакомой презрительной ухмылкой:
- Каково это - осознавать, что даже Смерть не хочет иметь с тобой ничего общего? Ты не помнишь этого - зато я помню. Но я научился жить с этим - я оставил это позади, в прошлом, ради того, чтобы быть с тобой.
И я знаю, что ты никогда не сделаешь этого ради меня.
Скоро все закончится. Вчера, когда мы ворвались в одно из прибежищ Вольдеморта, то нашли там Омут Памяти, хранящий твои воспоминания. Завтра Альбус вернет их тебе. Они все там - сарай для метел, Дракучая Ива, Визжащая Хижина, твой потерянный орден Мерлина… Вся наша обоюдная ненависть и наше взаимное презрение.
Скоро ты обретешь их - и никогда больше не расслабишься от моих прикосновений. Я больше никогда не увижу твое тело, разгоряченное от возбуждения. Ты никогда не выдохнешь мое имя - никак не произнесешь его, потому что отныне я буду для тебя только Блэком или псом, так же, как ты будешь Сопливусом для меня.
И это - наша последняя ночь. Последний раз, когда я буду держать тебя в своих объятиях - целовать соски, входить в тебя - осторожно, дюйм за дюймом. Твои ноги отчаянно обхватывают меня, сжимая, словно ты пытаешься убедиться, что я не смогу оставить тебя, даже если попытаюсь. Но я тебя оставлю - да ты и сам захочешь этого, ты сам меня оттолкнешь.
Больше никогда…
Больше не будет твоего рта - жарких губ, твоего опаляющего дыхания, смешивающегося с моим; не будет вздрагивающих от моих поцелуев твоих пальцев с уродливыми деформированными ногтями.
И при мысли об этом во мне все сжимается от невыносимой боли. Боли настолько сильной, что даже странно, что она не влияет на моё возбуждение.
Как я могу тебя потерять? Теперь, когда ты уже так глубоко в моем сердце, что твой уход оставит незаживающую рану; оставит мое сердце разбитым надвое и неспособным к исцелению? Как я смогу жить без тебя?
Мерлин, если бы я знал, что когда-нибудь буду спрашивать это, буду думать, что моя жизнь ничего не стоит без тебя - без Сопливуса, врага, жалкого ублюдка, которого я много лет пытался ранить как можно больнее.
Это возмездие... и вкус его горек.
Я потеряю тебя. Я это знаю. Но ты еще ничего не знаешь и не поверишь, если я сейчас расскажу об этом.
И я не говорю ничего - просто обнимаю тебя, прижимаю тебя близко, так близко, как только могу. Ведь я знаю, что сегодня - последний раз, когда я могу это сделать.
Я никогда это не забуду - эту ночь, эту постель, твое тело, выгибающееся мне навстречу, твои пальцы в волосах; и твое лицо - обычно безмятежное, но такое беспомощное в порыве страсти, когда ты вскрикиваешь и кончаешь.
Если бы я только мог поверить, что и завтра это будет иметь для тебя значение - когда воспоминания вернутся к тебе. Что ты предпочтешь нашу вновь обретённую близость долгим годам вражды. Но я не могу на это надеяться - ведь я слишком хорошо тебя знаю. Я слишком долго ненавидел тебя, чтобы не знать. Ты отбросишь меня за ненадобностью - как ты отбрасываешь все, что не считаешь важным. Возможно, ты даже посмеешься надо мной, над моей слабостью. Ты снова будешь сильным, и самоуверенным, и таким бесконечно далеким.
И потому я ласкаю твое лицо и чувствую, как ты льнешь навстречу моим пальцам. Мне нужно что-то, чтобы помнить.
Я буду помнить это. Даже когда
ты забудешь всё.
Конец