Затянувшееся ухаживание

Автор: Maya

Оригинал: [здесь]

Перевод: lilith20godrich

Бета: Helga

Пайринг: Гарри/Драко

Рейтинг: PG 13

Примечание: Героями этого рассказа являются персонажи «Света под водой» и при желании его можно рассматривать как приквел. Но я искренне сомневаюсь, что Гарри смог бы забыть бутылочку и Драко.

Disclaimer: все принадлежит мне (в моих мечтах). Хозяйка – Дж. К. Роулинг. Я просто ненадолго одолжила.

Этот перевод сделан в подарок замечательной, невероятно талантливой и чудесной Рене!

Сердце невозможно застигнуть врасплох. Медленно и естественно его влечет к заранее определенной, желанной цели с той же инстинктивной силой, с которой ласточка летит к своему гнезду. Единственная причина, по которой любовь временами потрясает нас, кроется в том, что разум не всегда поспевает за сердцем.

Как долго будем мы вокруг да около ходить?

Когда достаточно шажка, чтоб вместе быть.

Для некоторых многое прояснилось именно во время рождественских каникул на шестом курсе.

Лаванда Браун была самой первой, хотя, если бы она когда-нибудь узнала об этом, это стало бы для нее приятным сюрпризом. Девушка уже давно привыкла к тому, что ее считали глупенькой и легковерной. Даже ее бойфренд Симус имел привычку гладить ее по головке и просить, чтобы она не беспокоилась по мелочам, и наивно верил в то, что он может перестроить мир прямо у нее на глазах, и она даже не заметит.

Люди редко догадывались, что сама для себя она просто решила не замечать то, что внушало ей недоверие и тревогу.

Куда приятней безоговорочно доверять своим учителям. Верить в том, что профессор Трелани может предсказывать будущее и обязательно предупредит тебя, если должно будет произойти нечто действительно страшное. Куда спокойней поворачиваться спиной ко всем страхам и тайнам Хогвартса, неожиданным исчезновениям Гарри, загадочным слухам, и просто верить Дамблдору, когда он говорил, что все в полной безопасности.

Лаванда всегда хотела, чтобы Симус был с ней, и она терпеливо дождалась момента, когда Лиза Турпин порвала с ним из-за его постоянных измен.

Теперь Симус ее бойфренд, и она любит его и верит ему, и никогда не замечает следы помады на его воротничке и не слышит приглушенное хихиканье у себя за спиной.

Только благодаря этой вере они сидят сейчас рядышком в кругу смеющихся учеников, держась за руки и шепотом обсуждая эту ужасную бутылочку. Они вместе уже больше полугода и ужасно счастливы – крепкая любящая пара.

Большинство шестикурсников прямо в пижамах собрались в Большом Зале, чтобы веселья ради сыграть в бутылочку.

– Божемой, – лихорадочно пробормотала Лаванда, –  будет так неловко, если мне придется целовать кого-то кроме Симуса.

Она говорила серьезно, и потому не заметила, когда Джастин засунул ей в рот язык. Если бы он попробовал это сделать, то все могло бы плохо закончиться, так что всего этого просто не происходило.

Она видит, как губы Рона легко, застенчиво касаются губ Гермионы, видит его тревожный взгляд, когда он смущенно пытается сообразить, можно ли это делать на публике. Ей кажется, что это очень мило...

Лаванда очень быстро замечает то, что ей нравится. Только люди вряд ли понимают, что надо обладать на редкость острым вниманием и фантастической реакцией, чтобы замечать все и успевать решить, нравится  это или нет.

– О, так это правда, – протянул Драко Малфой у нее за спиной в тот самый момент, когда Ханна Эббот наклонилась вперед, чтобы чмокнуть Симуса в щеку.

Ханна, на которую Малфой всегда наводил ужас, испуганно вскрикнула и запрыгнула Симусу на колени. Он помог ей, и чтобы не замечать, как свободно и непринужденно они прикасались к друг другу, Лаванда все внимание обратила на вновь прибывших слизеринцев.

 Всего лишь Малфой со своей привычной свитой. Крэбб и Гойл в одинаковых пижамах, тупые и неуклюжие, похожие на ожившие набитые чучела. Пэнси в подаренной матерью чересчур цветастой и вызывающей ночнушке,  поглядывающая на всех с угрозой, словно бросая вызов и проверяя – осмелятся ли они его принять. Блэйз Забини, извечный скандалист и нарушитель спокойствия,  в ярко-красных штанах и майке, на которой громадными красными буквами выведено «Красавчик в розовом».

И, конечно же, сам Малфой, элегантный и почти неестественно хрупкий на фоне двух своих горилл. Вне всяких сомнений, Лаванда любит Симуса, и потому считает, что вполне приемлемо и допустимо восхищаться Малфоем – чисто эстетически – его белоснежной шеей в вороте черной шелковой пижамы или свечением его слегка взъерошенных волос.

В противном случае, конечно же, она бы это не заметила.

– Пэнси, они действительно играют в бутылочку, – со злорадным удовольствием сказал Малфой. – Только посмотри, какая толпа.

– А тебя сюда никто не приглашал, Малфой, – рявкнул Гарри, угрожающе глядя на него со своего места.

Лаванда одобрительно улыбнулась Гарри, который всегда был особенным. Слишком хорошим, и потому ее глаза не задерживались на потрепанных темных манжетах, обтягивающих его тонкие запястья.

Она всегда думала, что могла бы встречаться с Гарри, если бы не Симус. Потому что на него можно положиться, и потому что он такой храбрый и благородный, а вовсе не из-за его известности, или успехов в квиддиче, или темных зеленых глаз.

– О нет, я не получил письменного приглашения на игру в бутылочку? – процедил Малфой, презрительно скривив губу. – Какой ужас. Но я надеюсь, нас простят за то, что мы появились здесь просто так, без приглашения. Давай, Боунс, двигай своими обтянутыми пижамой прелестями, мы вступаем в игру.

Сьюзан Боунс захихикала, и половина участников с мрачным предчувствием смотрела на Крэбба и Гойла, пока слизеринцы устраивались в кругу, присоединяясь к игре в бутылочку.

Лаванда решила, что не будет ничего страшного, если она заметит, что многие девочки с интересом поглядывали на Малфоя, сидевшего скрестив ноги, словно юный раджа, и с насмешкой  обозревавшего окружающих. Он высокомерно наслаждался этими восхищенными взглядами, не намереваясь их возвращать, и лишь специально для Гарри приберег свою фирменную презрительную ухмылку.

Лаванда была благодарна ему за то, что он ничего не сказал. У Малфоя была привычка портить все веселье, но на этот раз он, судя по всему, довольствовался тем, что просто заставил всех почувствовать себя не в своей тарелке.

Он улыбался почти естественно, радостно, как все остальные, когда под убийственным взглядом Рона Гермиона наклонилась вперед, чтобы поцеловать в щеку Эрни Макмиллана.

И они действительно смеялись все вместе, совсем как старые школьные друзья, как в  прежние времена, в первой школе Лаванды, где не было ни разделения на факультеты, ни подстерегавших их повсюду смертельных опасностей, заговоров и интриг, когда бутылочка Крэбба замерла на Ханне. Крэбб наклонился вперед, и Ханна вскрикнула от испуга, и ее пришлось буквально прижать к стене, чтобы Крэбб смог губами прикоснуться к ее волосам и потом сесть на свое место, покраснев гораздо сильней, чем сама Ханна.

Малфой выглядел так, будто он сейчас умрет от хохота, когда бутылочка Пэнси остановилась на Роне.

– Лучше я его убью, – сказала Пэнси после долгой паузы.

– Лучше я сам себя убью, – с искренним убеждением вторил ей Рон.

– Хорошо, – возрадовалась Пэнси, опасно сверкая глазами. – Хоть в чем-то мы согласны.

Кровопролития удалось избежать, и Малфой заявил, что прыжок Пэнси на самом деле был проявлением отчаянно сдерживаемой неудовлетворенной страсти, и что она действительно поцеловала Рона, а все его разговоры об укусах – всего лишь жалкое нытье.

Напуганный всем происходящим Гойл крутанул бутылочку чересчур легко, явно нацелившись на Пэнси, но получил Крэбба.

– Хмм, – проговорил Терри Бут, – я не уверен, как именно мы должны поступить. В правилах указано, что в подобных случаях надо крутить еще один раз?

– Ну конечно! – взорвался Рон. – Никто из нас не хочет целоваться с парнями!

– Говори только за себя, Уизли, – промурлыкал Блэйз Забини.

Пока Рон плевался, а равенкловцы обсуждали тонкости игры в бутылочку, Гойл взвесил все варианты и эксперимента ради чмокнул Крэбба в щечку. Лаванда отметила про себя, что невозможно провести в обществе Малфоя шесть лет и не научиться хотя бы элементарной изворотливости.

Блэйз Забини неистово зааплодировал, и равенкловцы в полном составе согласились, что прецедент установлен.

– А есть ли правила, – промурлыкал Малфой, закручивая бутылочку, – насчет языка?

До того, как бутылочка остановилась, указав на Гарри Поттера, Лаванде ни разу в жизни не доводилось видеть два настолько потрясенных лица.

– Знаете что, – выдавил из себя Малфой после продолжительной паузы, вызванной шоком. – Неважно...

Пэнси и Забини привалились друг к другу, стараясь не умереть со смеху. Малфой укоризненно глянул на них через плечо и возобновил зрительную дуэль с Гарри.

– Эй, вы двое! – сказал Забини, после продолжительных попыток восстановив дыхание. – Думаю, что ваших страстных гляделок вполне достаточно, чтобы удовлетворить почтенное собрание.

– Но есть же Правила, – неохотно пробормотал Терри Бут.

Гарри не спускал глаз с Малфоя даже когда обратился к одному из наблюдающих за игрой пятикурсников:

– Колин, даже не вздумай снимать.

Неожиданно Малфой изящным легким движением пожал плечами. Лаванда словно завороженная смотрела, как черный шелк пижамы натягивался и блестел на спине, когда он подавался вперед, опираясь на колени и ладони, словно прирожденный хищник, одно из тех диких животных, которые просто физически не могут двигаться без грации и изящества, данных им от природы.

Она услышала, как Гарри шумно сглотнул в то мгновение, когда Малфой потянулся к нему.

Лаванда вполне разделяла его чувства и не могла осуждать за охвативший его ужас.

А еще она заметила – и это не показалось ей неестественным – что Гарри начал двигаться в то самое мгновение, когда Малфой прикоснулся к нему. И в результате он промахнулся мимо щеки, и вместо этого его губы коснулись уголка рта Гарри.

Малфой откинулся назад как и прежде грациозным, плавным движением. Щеки Гарри пылали багрянцем.

– Все закончилось? – спросил Рон, уткнувшийся лицом в ладони. – Я не могу на это смотреть.

Краткое неловкое молчание прервалось, когда Забини крутанул бутылочку и оказался невероятно недовольным, получив Сьюзан Боунс.

Не было абсолютно никаких причин, по которым этот эпизод можно было бы считать чем-то особенным, и поэтому Лаванда больше не говорила и не думала о нем.

Не было причин, из-за которых Гарри до самого конца игры оставался покрытым почти болезненным румянцем, и без всякого стеснения, что было для него совсем нехарактерно, целовал всех, на ком останавливалась его бутылочка. Не было причин, по которым он слегка медлил перед каждым своим ходом и неосознанно бросал взгляд в сторону Малфоя. Не было причин, по которым они оба изменили сложившемуся у них ритуалу – обмену издевками и оскорблениями – и вообще предпочли не разговаривать друг с другом на протяжении всей игры.

Во время игры происходили вещи куда более интересные, например, когда Забини попытался засунуть язык в рот бедняги Джастина, или когда Малфой вознамерился познакомить Сьюзан Боунс с искусством французского поцелуя и вызвал до неприличия долгую паузу в игре.

И не было совершенно ничего интересного или необычного в тех моментах тяжело повисшего молчания, когда Малфой посмотрел на Гарри из-под длинных серебристых ресниц, и они обменялись смущенными испуганными  взглядами. И после этого оба быстро отвернулись друг от друга.

Лаванда не могла с уверенностью сказать, видела ли она это на самом деле.

И просто решила не замечать.

Миллисент Булстроуд всегда нравилось смотреть на красивых мальчиков.

С самого детства, когда она была на редкость непривлекательным ребенком, она знала, что они никогда не захотят иметь с ней ничего общего. Она так давно знает это, что уже научилась принимать эту суровую истину без горечи и обиды.

Тем не менее, они восхищают ее.

Все уродливые девушки – ее подруги по несчастью, неизменные соратницы в неутомимой мести этому обидевшему их миру. Хорошенькие девушки, с их кудряшками и улыбками, и мантиями, которые становятся прекрасными только из-за одной близости к их телу – извечные враги, которых в глубине души она ненавидит. Мальчики, с лицами такими же некрасивыми, как у нее, навеки обречены быть ее партнерами, совокупляясь с ней под простынями, с закрытыми глазами и при выключенном свете; обречены представлять на ее месте некое несуществующее или абсолютно недоступное воплощение страсти и красоты и называть это любовью.

Но Миллисент так и не могла окончательно определить свои чувства к красивым юношам, этим объектам затаенного внимания и неприкрытого желания. С одинаковой легкостью она могла и ненавидеть, и обожать их.

Она наблюдает за ними. Всегда. И канун Рождества, когда все собрались на урок танцев для подготовки к обещанной Дамблдором вечеринке, не стал исключением.

Миллисент разглядывает слегка нахмуренное от напряжения тонкое, умное лицо Терри Бута. Она любуется легкими, умелыми и изящными движениями Блэйза. Она рассматривает руки Дина Томаса и его тонкие артистичные пальцы.

Под звуки музыки красивые юноши словно становятся еще красивей.

Гарри Поттер опаздывает – как всегда. Миллисент с удовольствием наблюдает, как неловко он пытается проскользнуть в зал, привлекая всеобщее внимание своими попытками остаться незамеченным.

Она вспоминает второй курс, его прикосновение, когда он метнулся, чтобы помочь Гермионе. Боль, которую ей удалось тогда причинить одной из красавиц – пусть даже скрытой взлохмаченной шевелюрой – меркнет рядом с воспоминанием о прикосновении красивого юноши. Они так редко прикасаются к ней, словно подсознательно избегают, подтверждая все ее знания и предчувствия.

Конечно, тогда Гарри Поттер не был так красив, как сейчас.

Миллисент с неторопливым удовольствием рассматривала его волосы, черные как сажа, ровную линию его подбородка, яркие зеленые глаза, потемневшие,  когда он исследовал помещение взглядом.

Освещение в комнате было явно недостаточным, и он укрылся в полутьме, пришедшейся ему очень кстати. Тяжелая музыка обволакивала, вязко заполняя комнату, словно уговаривая тени и полумрак присоединиться к танцу. Но Гарри Поттер не танцевал. Он только смотрел.

И Миллисент направила все свое внимание на куда более интересного красивого мальчика.

Пэнси обычно с ума сходила от ярости, когда замечала, что кто-то слишком заглядывается на Драко, к которому она относилась совершенно собственнически. Конечно, Миллисент могла в любой момент ответить злорадным: «Он больше не твой, так что расслабься», – но она восхищалась Пэнси, которая так похожа на саму Миллисент, однако благодаря уверенности в себе, в том, что черные густые волосы и упрямо поджатая тяжелая челюсть и есть эталон настоящей красоты, смогла стать королевой всех слизеринских красавиц.

И поэтому она смотрит на Драко только тогда, когда Пэнси занята.

И он всегда оправдывает  ее ожидания. Вся эта красота, самодовольно выставленная напоказ... и взгляд наблюдателя приковывают к себе не столько светлые и нежные как шелк волосы или белоснежная кожа, сколько невероятно притягательная уверенность в собственной неотразимости. Драко движется, говорит, дышит так, словно его раздражает этот пресный серый мир, в котором он вынужден существовать.

Сейчас он танцевал, без остатка растворившись в танце, как и во всем, что он обычно делал, но эта самонадеянность по-прежнему переполняла всю его сущность, сквозя в каждом его жесте – в том, как он откидывал голову, как легко и плавно скользили его ноги.

Пэнси танцевала с Драко, уверенно положив руки ему на бедра, и Миллисент улыбнулась ее дерзости. В конце концов, она тоже была слизеринкой.

Она рассеянно глянула на Гарри Поттера и почти случайно сумела перехватить его взгляд.

О... Так, так, так...

Во всем, что касается разглядывания, Миллисент нет равных, и она прекрасно знает, когда человек делает это, не осознавая. И Поттер уж точно об этом не думает. Наверняка он уверен, что просто рассеян, просто погружен в размышления.

Ладони Пэнси скользят по бедрам Драко, поглаживая и лаская их, и он игриво улыбается, продолжая извиваться в танце. Удивительно, как кто-то настолько надменный и аристократичный может быть таким непристойным и порочным.

Поттер алеет, словно маков цвет, и Миллисент готова поспорить, что сам он уверен, что это оттого, что в комнате слишком жарко.

И с каждой минутой становится все жарче и жарче…

Профессор Флитвик остановил музыку, прервав танец и выразив свой ужас от неподобающе бесстыдного поведения учеников. Блэйз, благослови его Мерлин, умножил его шок, как следует облапав проходившего мимо него Симуса Финнигана.

Все посмеивались над маленьким человечком, с невероятной педантичностью старавшимся как можно ровнее ставить свои ступни.

– Наблюдайте за мной, молодые люди! Вот так. Пятка, носок! Если вы не возражаете, я сам назначу пары. Пятка, носок!

– А кто-нибудь интересуется этим типчиком? – с ухмылкой спросил Блэйз.

Драко, прислонившийся к стене рядом с Миллисент и Пэнси, приподнял бровь:

– А небольшое несоответствие в росте тебя не волнует, Блэйз?

Одна кровавая бойня была предотвращена только благодаря перспективе другой кровавой бойни, когда Пэнси – как одна из главных возмутительниц спокойствия – была назначена в пару к Гарри Поттеру. Поттер казался недовольным. Пэнси выглядела взбешенной.

Но и в этой ситуации она нашла положительные моменты, на всю катушку пользуясь подвернувшимся случаем и от души пиная Поттера в лодыжку при первой возможности. Поттер же большую часть времени провел, вскрикивая от боли, окидывая Пэнси недовольным взглядом или яростно шепча, чтобы она прекратила. И все же Миллисент заметила, как он смотрел на ее ладони – с чем-то, весьма похожим на изумление.

Миллисент почти забыла о своих наблюдениях, когда ей в пару был назначен Драко. Он улыбнулся, испытывая облегчение от того, что ему в партнерши попалась слизеринка, и она отвлеклась, зачарованная изгибом его губ.

Губы у него на самом деле очень красивые, просто прелесть; они, наверняка, были невероятно милыми, когда он был ребенком, но с тех пор губы эти так часто изгибались в презрительных ухмылках, и с них слетало столько мерзких гадостей, что налет порочности, казалось, остался на них навсегда. Неважно, какое именно выражение было на его лице – всегда казалось, что он вот-вот в очередной раз презрительно ухмыльнется.

Как сейчас, когда он смотрел в сторону Пэнси и Поттера, сбившихся с ритма и налетевших на него.

– Неповоротливый осел, – процедил Драко со своей непередаваемой надменностью.

Она заметила, что даже после этих слов ни он, ни Поттер не сдвинулись с места, продолжая стоять вплотную прижавшись друг к другу. Щеки Поттера снова запылали необъяснимым багрянцем.

Миллисент улыбнулась, не в силах сдержать свою радость.

Похоже, хорошеньких девушек ждало большое разочарование.

На следующий день после Рождества за ужином Дин Томас сидел, возводя замок из картофельного пюре и сосисок, и размышлял о том, как это так получается, что одни люди не могут жить без других.

Он не думал, что это вопрос самодостаточности. Сам себя, к примеру, он считал человеком независимым, любящим одиночество, умеющим довольствоваться тихим спокойным счастьем, которое ему дарили его творчество, книжки о футболе и собственный внутренний мир. Шумной компании он предпочитал тишину и философские размышления наедине с собой.

И уж точно он не считал, что это зависит от существования определенного сходства или различия между двумя людьми.

Вообще-то он был убежден, что все дело в умении приспособиться к жизни в любых условиях, и с этой точки зрения любовь рассматривалась им как одно из проявлений инстинкта самосохранения.

Дин Томас часто был погружен в абстрактные размышления, подобные этому, но, глядя на его тихое сдержанное поведение, никто бы никогда не догадался об этом. Он считал, что эти размышления состояли из той же материи, что и мечты и надежды, светящиеся в темных, сияющих любовью глазах Джинни Уизли, обращенных  в сторону Гарри Поттера.

Возможно, это всё из-за того, что ее мечты были слеплены из того же хрупкого материала, что и его мысли, а возможно – из-за того, что его погружение в тишину и покой так контрастировало с окружавшим ее ослепительным сиянием, или из-за того, что она улыбнулась ему тогда, во время отбора  в команду по квиддичу, и он так и не смог забыть эту улыбку.

Или все дело было в ее огненно-рыжих волосах и мечтательных глазах…

Как бы там ни было, он пришел к выводу, что она ему необходима.

Он не видел никаких признаков того, что она была необходима Гарри – тому Гарри, который размышлениям предпочитал действия, и сны которого были наполнены такой тьмой, что она не даже могла вообразить. Он ждал, когда Джинни осознает это, и, возможно, все его размышления были всего лишь безответной любовью.

Дин был шестнадцатилетним мальчишкой и свято верил в то, что надежда умирает последней.

Самый лучший его друг и Лаванда были вовсе не из числа тех пар, о которых он размышлял. Казалось, Симус и сам осознавал это, скользя взглядом от одной кандидатки к другой, и его тело с трудом успевало за глазами, оставляя разум далеко за спиной.

Эрни Макмиллан и Ханна Эббот были совсем другими. В хафлпаффской голове Эрни таились сотни мрачных теорий – о школьных заговорах, о Темном Повелителе, о домашних эльфах, подсыпающих в еду наркотики. Впечатлительная Ханна пугалась всего этого до потери сознания. Он никого не расстраивал так сильно, как ее, и без него она не жила бы в вечном страхе, однако они все равно не могли обойтись друг без друга. Прямо сейчас Дин смотрел на них, замечая, как они разговаривают с Джастином и Сьюзан – не глядя друг на друга, лишь слегка соприкасаясь локтями и находя в этой незаметной посторонним близости тайное успокоение.

На прошлой неделе, когда пришло известие о загадочном исчезновении матери Блэйза Забини, они повернулись друг к другу, равнодушные, безразличные к окружающему их миру – до тех пор, пока не смогли соединить руки – и Эрни ни слова не произнес о неизбежной катастрофе.

И Дин смотрел на них – даже когда учителя успокаивали детей, тщетно пытаясь скрыть свой собственный страх; младшие ученики плакали; Джинни держала его за руку; а Малфой  довольно оригинальным способом решил отвлечь внимание присутствующих, швырнув в Гарри полную до краев супницу.

Их нельзя было назвать особо привлекательными. И львиную долю времени они тратили, проверяя на прочность нервы друг друга. Но в их отношениях это было...

Они были нужны друг другу.

Дин не знал, так ли обстоит дело у Рона с Гермионой. Они казались необходимыми друг другу, когда были вместе, когда смотрели друг на друга, целовались или спорили, но в них не было заметно этой жажды поделиться с другим, когда окружающий мир вдруг чем-то привлекал их внимание. Дин задумался, а как вообще можно распознать разницу между симпатией, желанием и любовью – той, что заставляла людей не просто выглядеть, но и действительно друг другу необходимыми быть.

Он думал, знают ли об этом Рон и Гермиона.

И о том,  как часто в человеке умение приспособиться ошибочно принималось за жажду жизни.

Именно поэтому глаза Джинни следовали за Гарри, куда бы он ни пошел. Их притягивала именно эта бьющая через край энергия, заставляющая его побеждать в квиддиче, сломя голову бросаться навстречу приключениям, словно вышедшим из-под пера безумного сказочника, и, сжимая в руке сияющий меч, сражаться с чудовищем за ее жизнь.

Дин быстро отвернулся от Джинни и, чтобы отвлечься, сосредоточил внимание на вновь прибывших. Слизеринская квиддичная команда в полном составе.

Похоже, намечалось очередное слизеринско-гриффиндорское противостояние из-за поля, если судить по тому, как торопливо и с какими кислыми физиономиями доедали ужин Гарри и Рон.

Слизеринцы же, напротив, вели себя вызывающе нагло, словно банда разбойников, напавших на беззащитную деревушку, сравнявших дома с землей, безжалостно уничтоживших посевы и вырезавших домашний скот и теперь старательно разыскивавших как можно больше непорочных дев, которых еще можно совратить.

С другой стороны, Дин сомневался, что Пэнси испытывала желание совращать каких-то там непорочных дев.

Как и Забини.

Что до Малфоя, то он только что снял свою квиддичную мантию и сидел в штанах и свитере, вспотевший и ухмыляющийся, словно он решил не тратить силы и время понапрасну и ожидал, что восхищенные непорочные девы сбегутся к нему сами.

– О Господи, – прошептала Парвати на ухо Дину. – У Малфоя опять на губах эта улыбка  «Здравствуйте, Я Само Воплощение Секса». О Боже... Что-то стало жарковато.

– Вообще-то на дворе декабрь, – ответил Дин.

Парвати рассмеялась, перекинув волосы через плечо. Она очень хорошенькая и всегда была ему по-настоящему преданным другом. Когда-то Дин думал – и считал, что вполне возможно, что она тоже думала...

Но Джинни повернулась и улыбнулась ему  во время отбора в команду по квиддичу. А вот Парвати никогда не была ему необходима.

– Лично мне кажется, что из соображений морали эту квиддичную форму давно пора запретить, – продолжила она. – Только посмотри на это. Посмотри на эти обтягивающие бриджи, посмотри на кожаные щитки, посмотри на...

– Эээ, Парвати, – промычал Дин.

Гарри, с отстраненным видом сидевший в нескольких метрах от них и тоже одетый в форму, прекратил жевать и замер с вилкой во рту, выглядя пойманным на месте преступления и до смерти перепуганным.

– Прости, Гарри, – сказала Парвати. – Я не тебя имела в виду.

– Я догадался, – сухо ответил Гарри.

В этот момент Дин решил, что сейчас Гарри посмотрит на слизеринский стол. Но оказалось, что он уже смотрел туда.

Конечно, это было естественно. Дин знал Гарри уже больше шести лет и назубок выучил Обеденный Ритуал Гарри Поттера.

Глянуть на Рона – кивнуть. Посмотреть на Гермиону – улыбнуться. И сразу же метнуть угрожающий взгляд в сторону слизеринского стола. На Малфоя.

Было время, когда между Гермионой и Малфоем возникла небольшая  заминка: украдкой глянуть на Чжоу Чанг – покраснеть.

Но это длилось недолго, как Дин и ожидал. В этом случае чувствовалось, что желание было слабым, блеклым, неуверенным и больше походило на любопытство, чем на необходимость.

– Даже если опустить тот факт, что это Малфой и любые подобные мысли о нем сами по себе крайне омерзительны, – хмурясь, произнес Рон, – это попахивает предательством – думать так о членах этой шайки нечистых на руку слизеринцев.

– Да ладно тебе, Рон, – ответил Гарри, переполняемый чувством неоспоримого внутреннего превосходства, – можно подумать, мы их не сделаем.

Пытаясь предотвратить скабрезный намек, готовый сорваться с губ Парвати, Дин поспешно сказал:

– Что ты имеешь в виду?

Гарри заговорщически улыбнулся:

– Ты ведь в курсе, что Дамблдор закрепил для тренировок час перед ужином – по полчаса на каждую команду? И ты знаешь, что Малфой каждый раз приводит команду на десять минут раньше, поэтому треть всего времени уходит на споры и нам никогда не удается нормально потренироваться?

Дин и Парвати кивнули, мысленно заменяя «споры» на «яростный обмен оскорблениями и смертельными угрозами».

– После Зелий нам всем нужно было помыть руки, и Малфой оставил свои часы на столе. Так что я перевел их на десять минут назад, и сегодня мы нормально потренировались, – с довольной улыбкой закончил Гарри. – Я сделал Малфоя.

– Так... –  у Дина тут же возник новый вопрос. – Тогда почему вы вернулись с тренировки только десять минут назад и даже не успели переодеться?

– Все остальные успели вовремя и переоделись, – буркнул Рон в свою защиту.

– Да, но что случилось с вами? – терпеливо переспросил Дин.

– Злобная, коварная, чисто слизеринская и ничем не спровоцированная выходка, – проинформировал его Рон.

– Малфой услышал бой главных часов, – пояснил Гарри,  вилкой гоняя овощи по тарелке, – и попытался заставить меня съесть его часы. Поэтому я ударил его метлой.

– …любой уважающий себя гриффиндорец поступил бы точно так же, – кивнул Рон.

– Значит, вы опять подрались? – спросила Парвати. – И – дайте-ка я угадаю – в итоге Малфой вызвал тебя на дуэль?

– Я был его секундантом, – небрежно вставил Рон, словно это все объясняло.

– В общем, все было так же, как вчера, –  констатировала Парвати. – Да, ты отлично его сделал, Гарри.

– Зато мы успели потренироваться, – возразил Гарри, тщетно пытаясь успокоиться.

– Да, конечно-конечно, – Парвати похлопала его по руке. – Я просто хочу сказать, что было бы здорово, если бы вы не выхватывали свои волшебные палочки каждый раз при виде друг друга. Вот и все...

– Это несправедливо, – возразил Гарри. – Я все время вижу его и не насылаю на него никаких заклятий. Практически вся моя жизнь состоит из того, что я не проклинаю Малфоя…

– То время, что ты проводишь под надзором, не считается, – сурово сказала ему Парвати.

Гарри невнятно пробормотал что-то.

– Ему нужно почаще проклинать Малфоя, – похоже, Рон свято верил в то, что говорил. – Ему это полезно.

– Да, конечно, это замечательная терапия для Гарри… – начала Парвати.

– Я имею в виду Малфоя. Это превратит его в хорошего человека. 

– Если он продолжит в том же духе, то когда-нибудь Малфой превратится в овощ.

Рон блаженно улыбнулся:

– Вот и я про то же.

Гермиона подняла голову, чтобы неодобрительно на него посмотреть, но на полпути передумала и просто улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

Гарри опять уставился на слизеринский стол. Парвати повернулась к Дину:

– О, а я бы не отказалась сделать...

– Стоп, – машинально прервал ее Гарри.

– Ты даже не знаешь, что я хотела сказать!

– Поспорим на галеон?

Парвати не ответила.

– Я иду в Гостиную, – сказал Гарри, вставая. – У меня полно уроков.

– Я тебе помогу, – откликнулась Гермиона, и они обменялись улыбками. Эти двое были почти необходимы друг другу, заставляя Дина вспоминать своих родных братьев и сестер.

Дин привык к тому, что Гарри всегда проходил как можно ближе к слизеринскому столу исключительно для того, чтобы нахмуриться и сделать вид, что ему крайней неприятно находиться в такой близости от столь зловещего места.

На этот раз Малфой, вольготно развалившийся во главе стола, как бы случайно выставил метлу, чтобы подставить Гарри подножку.

Шум заставил Ханну Эббот вскрикнуть, и Дин обратил внимание, как ее рука инстинктивно потянулась к Эрни, даже до того, как девушка поняла, что именно произошло.

Он повернулся и почти в то же самое мгновение увидел, как Гарри свалился на Малфоя.

Он подумал, что с тем же успехом Гарри мог использовать для поддержки стол или кресло, но он, естественно, просто инстинктивно, ухватился за Малфоя и упал на него.

– О нет, бедный Гарри... – пробормотала Гермиона.

Дин ничего не сказал и вытянул шею, чтобы лучше видеть.

Рука Малфоя замерла на предплечье Гарри, и как только удалось перевести дыхание, чтобы заговорить, он с глубочайшим презрением произнес:

– Ну ты и туша, Поттер.

Гарри по-прежнему хватал воздух ртом, опираясь на грудь Малфоя для поддержки. Дин обратил внимание, как красиво сочетается алая мантия Гарри  с зеленым слизеринским свитером. Он подумал, что из этого мог бы получиться насыщенный и очень необычный рисунок.

– Ничего себе! – наконец выдохнул Гарри. – Это из-за тебя я упал!

Все вокруг вполголоса обсуждали возможность очередной дуэли между Гарри и Малфоем. По крайней мере, Дин так и не услышал, чтобы кто-то комментировал тот факт, что благородный и неустрашимый доблестный герой по-прежнему практически лежал на коленях у своего заклятого врага.

– Я считал, что у тебя нет проблем с координацией и равновесием, – презрительно заявил Малфой. – Ты ведь, вроде бы, даже в квиддич играешь.

Он произнес это так, словно это была самая циничная ложь на свете.

Гарри ухватил Малфоя за волосы и притянул к себе.

– Да я сделаю тебя в любой момент, – прорычал он.

Дин, без сомнения, чувствовал бы себя гораздо лучше, если бы они продемонстрировали хотя бы намек на неудобство и дискомфорт. Но Гарри сидел на коленях Малфоя, голова того была слегка откинута назад, и они оба вели себя так, будто это совершенно естественно, совершенно...

– В любое время в любом месте, – ответил Малфой, скривив губы в ухмылке.

Гарри смотрел на Малфоя с выражением, которое окружающие вполне могли бы принять за разъяренную ненависть, – на его губы, и глаза, и шею...

– Я слышал, что для тебя время не имеет значения, – прошептал он на ухо Малфою. – Я слышал, что у тебя сломались часы… Тебе стоит быть осторожней.

– Спасибо за напоминание, – прошипел Малфой, поднимая голову.

Гарри не отодвинулся. Он не разжал пальцы и не выпустил волосы Малфоя. Эти двое практически прижимались друг к другу.

– В будущем постарайся держать свои ручонки подальше от моих вещей, – ненавязчиво посоветовал Малфой. – Я понимаю, что до тебя вряд ли дойдет концепция частной собственности – с твоим-то жалким происхождением – но уверяю, что если бы твои мамаша и папаша...

– О, эта примитивная уловка больше не срабатывает, – рявкнул Гарри. – А где твой папаша, малыш Драко?

И Гарри в то же мгновение оказался спиной на столе, голова зажата между локтями Малфоя.

– Не смей говорить о моем отце!

Гарри по-прежнему держал Малфоя за волосы, и сейчас он тянул его голову вниз, еще ближе к себе.

– Тогда не говори о моих...

– Мистер Поттер, мистер Малфой, – сурово произнес профессор Снейп. – Вы уверены, что подобными вещами допустимо заниматься за обеденным столом?

Им следовало бы воздать хвалу занятости учителей – благодаря этому потеха продолжалась так непозволительно долго.

Снейп скривил губы:

– Или будет точнее сказать, на обеденном столе?

– Это он начал, – раздраженно воскликнул Гарри. Он рванулся, поднимаясь, и лбом стукнулся о лоб Малфоя.

– Ой, ой! Поттер, чертов осел! – прошипел Малфой, слегка отодвигаясь, к громадному облегчению Дина. – Я ничего такого не делал, профессор! Он намеренно саботировал…

– Я тебе сейчас покажу «намеренно»!

– Вот видите, профессор, – процедил Малфой сквозь сжатые зубы. Гарри приблизился к нему, и почему-то они опять почти прижимались друг к другу: – Он мне угрожает.

– Следуйте за мной, Поттер, – произнес Снейп. – Я отведу Вас к декану Вашего факультета. Она работает в своем кабинете, но, несомненно, как только освободится, она с Вами разберется.

Ухмылка Снейпа ясно давала понять: меньшее, на что Гарри может рассчитывать – яма, полная скорпионов.

Малфой ухмыльнулся и прошипел что-то на ухо Поттеру. Дину хотелось, чтобы Гарри хоть немного отодвинулся, или чтобы губы Малфоя не были так близко к его коже...

– А Вы пойдете со мной, мистер Малфой, – произнес Снейп.

Гарри прошептал что-то Малфою в ответ. Они и в самом деле стояли слишком близко друг к другу.

Снейп ухватил их обоих за плечи. Они не спускали глаз друг с друга, даже когда он тащил их волоком через весь Большой Зал.

Парвати присвистнула:

– Вот это было шоу! Просто блеск!

– Что поделать – Малфой редкий поганец, – деловито констатировала Гермиона. – Но я рада, что Гарри в такой хорошей форме.

До Дина только сейчас дошло, что во время ужина Гарри ни на секунду не выглядел подавленным или угнетенным.

Он вспомнил тот насыщенный, полный цвета и жизни рисунок...

Он решил, что необходимость может принимать самые неожиданные и порой просто фантастические формы.

Снейп стремительно несся по коридору, таща ребят за руки. Мальчишку Поттера – который, конечно, не преминул одарить его на редкость нахальным взглядом – он довел до двери  кабинета Минервы и только потом повернулся к Драко, скрестив руки на груди.

– Мистер Малфой, – с отчаянием произнес он, – Вы вообще не можете держать себя в руках?

Драко выглядел слегка смущенным. Снейп прекрасно знал, что ни один другой преподаватель не смог бы заставить его покраснеть и неловко прикусить губу – он с завидной регулярностью выслушивал их гневные отзывы о возмущенной усмешке, с которой юный Малфой реагировал на все упреки и замечания.

– Это не я начал... – попытался оправдаться он.

Снейп вздохнул:

– Ты всегда так говоришь.

Драко тоже скрестил руки на груди, но посмотрел на Снейпа с легкой улыбкой, приподнявшей кончики губ. Самым тщательно охраняемым секретом слизеринского факультета было то, что Драко мог быть довольно приятным – с людьми, которые ему нравились.

– Но это всегда правда, – произнес он, по-прежнему улыбаясь.

А он нравился Драко – и Снейпу это всегда казалось каким-то необъяснимым чудом, если вспомнить, что он испытал, когда впервые увидел его.

Он с ужасом и волнением ждал первокурсников того памятного года. Сын Джеймса Поттера, которого он был готов ненавидеть и защищать до последней капли крови, и сын Люциуса Малфоя, которого он должен опекать ради поддержания хороших отношений с Люциусом – потому что Дамблдор сказал, что невозможно знать заранее – «...когда-нибудь, вполне возможно, когда-нибудь тебе опять понадобится доверие Пожирателей Смерти...»

И он увидел их обоих на Церемонии Распределения, и они были точно такими, как он представлял и боялся. Маленькие копии своих отцов... и ненависть сжала его сердце ледяной рукой. Но он знал, что делать...

Он ненавидел – и защищал, и присматривал, и презирал, и по-прежнему волновался за этого глупого мальчишку Поттера, этого Золотого Мальчика, так похожего на своего отца, который никогда и ни о чем не думал – просто гнал во весь опор и побеждал, пренебрегая правилами, на которые он плевал – подумаешь, покушение на убийство! – и получал почести и аплодисменты. С этим мальчишкой все вышло именно так, как он и ожидал.

Как и первые пять минут общения с сыном Люциуса Малфоя.

«Льсти ему, очаруй его, перемани его на свою сторону» – и это обязательно должно было сработать, потому что лесть всегда действовала на Люциуса подобно мощным Чарам. И мальчик – Драко, какое же нелепое имя – был невероятно похож на своего отца.

Он старательно избегал возможности смотреть на него, в эти фантастически знакомые глаза, когда громко объявлял: «Обратите внимание, как мистер Малфой измельчил тушеных рогатых пескожилов. Среди вас есть по крайней мере один не совсем безнадежный ученик».

Потом он посмотрел вниз. Апатичным взглядом человека, довольного удачным завершением возложенной на него миссии.

Мальчик сиял от радости. И пескожилы действительно были измельчены идеально.

После этого Снейп начал присматриваться к нему более внимательно.

Драко был куда более неприятным и неуживчивым, чем мог себе представить Люциус, подчеркнуто вежливый при любых обстоятельствах. По возможности Люциус всегда держался в подобающем отдалении от людей, которые ему не нравились и которых он презирал... пока не получал власть и преимущество. Драко же всегда играл в открытую, не утруждая себя лицемерием. Люциус в юности совершенно не интересовался учебой, а Драко переполняли дух соперничества и желание всегда во всем быть лучшим – и к тому же он был целеустремленным, любознательным, интересующимся всем на свете. Именно о таком ученике всегда мечтал Снейп. Только он не ожидал – и не хотел – найти его в сыне Люциуса Малфоя.

Он не хотел привязываться к нему. Пусть бы Драко был даже с его точки зрения образцовым учеником – он не мог любить его просто из-за крови, что текла в его жилах.

И вообще он был тем, кого французы называют «L'enfant terrible». Все это было хорошо знакомо Снейпу, он помнил постоянную обиду и мысли о том, что все вокруг тебя ненавидят; мысли, нашедшие в стенах Хогвартса на удивление горячее подтверждение.

Ты отворачивался от всех – и все отворачивались от тебя.

Обида, и злость, и ложь, и ненависть множились в Слизерине, и твои товарищи по этому несчастью были единственными твоими товарищами. Снейп знал это чувство, он был рожден ведомым; и последовал во тьму, так глубоко, так далеко, что после этого даже одиночество стало казаться не самым плохим вариантом.

Он знал, что нечто подобное было уготовано и этому ребенку, и изо всех сил боролся с этой горькой судьбой.

Но в отличие от него, в отличие от Люциуса, Драко не был рожден ведомым.

Никто в Слизерине не оценил бы Такие-совершенно-ненавязчивые-и-исключительно-благородные лидерские качества Джеймса Поттера или его сына.

Драко  вопиющим образом третировал своих друзей и презрительно морщил нос в отношении всех остальных. Он был хладнокровным, расчетливым, эгоистичным маленьким поганцем. Он дрессировал Крэбба и Гойла с беспощадной холодностью, заставив их бояться, подчиняться и, что было намного тяжелее, каждый учебный год успешно сдавать экзамены.

Он обладал харизмой, которую могли оценить лишь слизеринцы. Ледяная величественная бледность, благодаря которой он выглядел не просто чистокровным магом, а так, словно в его венах текла совсем другая, особенная кровь. Разум, прославившийся своими коварными планами. И, конечно же, непринужденный эксгибиционизм, который умело использовался им как в стратегических целях, так и для личного удовольствия. Снейп отметил, что даже ученики постарше смотрят на него со вниманием и уважением, ожидая его реплик.

Он помнил, очень четко, тот день, когда начал надеяться по-настоящему.

Драко учился на третьем курсе, когда случайно услышал, как Фред и Джордж Уизли шипят: «Мы знаем, что наш отец нашел в подвале твоего папаши, слизеринец» на ухо испуганному первокурснику.

Снейп уже хотел вмешаться, когда Драко резко развернулся и Крэбб с Гойлом последовали за ним.

– Прошу прощения? – холодно спросил он.

– Мы не с тобой разговаривали, Малфой, – рявкнул Джордж. – Хотя все вы из одного теста.

– Совершенно верно, – ответил Драко. – Мы все из одного теста. Значит, ты разговаривал со мной. Значит, когда ты выступаешь против одного из нас – ты выступаешь против всех. Так что оставь слизеринцев в покое.

– Что, решил поучить нас морали? – спросил Фред, пока Джордж нервно озирался по сторонам, замечая, как другие слизеринцы, оставив свои дела, один за другим присоединяются к толпе за спиной Драко.

– Я? – Драко рассмеялся. – Это вряд ли. Я просто намекаю, что вы можете пожалеть, что с нами связались. Так что проваливайте, Уизли.

И Фред и Джордж ретировались, громко жалуясь, что они отступили только из-за численного неравенства – и это было верно, потому что это была излюбленная тактика слизеринцев.

Негодование. Снейп видел, как однажды взрослый мужчина превратил негодование слизеринцев в мощнейшую силу, поведя их за собой. А теперь он видел, как то же самое сделал совсем еще мальчишка.

Гарри Поттер наверняка сказал бы первокурснику что-нибудь ободряющее. Драко же просто развернулся и ушел.

Но Снейп видел, как тот смотрел ему вслед.

Драко никогда никому не выказывал ни капли не то что любви, а просто приязни, но если вы были слизеринцем, то вы просто знали.

И Снейп знал и мучился чувством вины из-за того, что сам пытался завоевать благосклонность сына Люциуса Малфоя, и больше всего мечтал о том, чтобы Драко был сыном кого угодно, только не Люциуса. Он помнил выражение лица Драко, полное непоколебимой уверенности, когда он говорил: «Я расскажу отцу, что вы самый лучший учитель в этой школе».

Снейп многое любил – зелья; свою собственную, довольно абстрактную концепцию добра и зла; идею слизеринского единства и верности – саму идею Слизерина.

К людям же он питал любовь крайне редко.

Но как еще, если не любовью, можно назвать то чувство, которое он испытал, когда Шизоглаз Хмури ввалился в его кабинет, таща за руку бледного, дрожащего от ужаса, но слишком гордого, чтобы плакать, Драко, и потребовал для него дополнительного наказания? Несколько мгновений спустя Снейп ворвался в кабинет Дамблдора, и от скольких проблем, страхов и головной боли они были бы избавлены, если бы Дамблдор прислушался тогда к его требованию уволить Хмури.

Швырять его в каменную стену, словно мячик. Превратить его в животное, после чего  мальчик так долго болел, и когда он помогал Драко снимать мантию, то видел огромные синяки, темным пурпуром окрашивающие кожу. Снейп дал ему обезболивающее зелье и тут же отвернулся, подняв руку к лицу, чтобы Драко не заметил ярости, бушевавшей в его глазах.

– Тебе следовало бы провести завтрашний день в постели, – посоветовал он.

Драко гордо поднял голову:

– Нет. Я не позволю им смеяться надо мной, – непреклонным голосом ответил он.

Это сказал ребенок, ставший жертвой самого настоящего нападения, тем более со стороны обладающего властью учителя, который к тому же остался абсолютно безнаказанным. Снейп видел боль и ненависть на лицах остальных слизеринцев. И, конечно же, он слышал смех и шутки гриффиндорцев и думал о том, что произошло бы, если бы он сделал нечто подобное с одним из этих золотых детишек. 

Он дрожал от ярости за Драко. И понимал его безудержное желание отомстить.

И в тот день, когда Гарри Поттер исчез из лабиринта, больше всего он испугался за Драко и остальных, и во время приступа захлестнувшей его паники он ощутил боль, черным пламенем охватившую руку, заклейменную Темной Меткой. Он упал на колени, и его дети бросились к нему на помощь.

Он оперся  на плечо Драко, тогда еще слишком маленького и хрупкого, и Драко выдержал его тяжесть, даже не дрогнув.

Он посмотрел ему в глаза. Почти все остальные недоумевали, но в глазах Драко было твердое знание. Его отец показал ему. Он знал, что происходит.

– Не рассказывай никому, – прошипел Снейп.

– Конечно, нет, сэр. Эй, освободите место, идиоты! – рявкнул Драко, повернувшись к окружавшей их толпе, и они покорно подчинились. – Разве не видно, что ему нужен воздух?

И тут же сменил тон,  заговорив тихо и мягко, как ребенок, хорошо знакомый с искусством притворства:

– А Вы... Вы пойдете туда, сэр?

Снейп сглотнул, и в груди у него что-то кольнуло. Он и не подозревал, до сих пор способен так сильно переживать из-за кого-то на этом свете. Но он должен был узнать правду, должен был понять, как сильно скомпрометирован в глазах Драко.

– Нет, –  прошептал он сквозь зубы, превозмогая боль.

Драко выглядел слишком бледным – впрочем, он всегда был таким. И преданность Слизерину была у него в крови:

– Хорошо, сэр. Это... очень больно?

– Да, – Снейп ни в чем никогда не лгал ни одному из них.

Драко казался слегка отстраненным, и он знал, что сейчас мальчик думает о своем отце.

– Присядьте, сэр, – сказал он и затем замолк. Он отвернулся, и его глаза отливали ледяным блеском.

– Как вы думаете... Поттер мертв?

– Надеюсь, что нет, – ответил Снейп. Он не хотел смерти Джеймса Поттера. И не собирался ей радоваться.

На лице Драко не было триумфа. И Снейп не был уверен, что знает, почему  тот спросил это.

Позже, когда он стоял у окна, а  еще не оправившийся от шока Поттер рассказывал свою историю – маленький герой, несчастный сирота – и упомянул имя Люциуса Малфоя как одного из Пожирателей Смерти, Снейп подумал о Драко и вздрогнул.  Тогда Поттер посмотрел на него, и он отвернулся, пытаясь скрыть свой страх.

Все лето он боялся за Драко. Драко вернулся в Хогвартс под руку с Пэнси Паркинсон, девочкой, которая всегда его обожала, и которую сам он до недавнего времени считал забавной, но всерьез не воспринимал.

И, конечно же, совершенно неподобающее моменту чувство торжества его охватило, когда Драко вернулся с рождественских каникул ребенком, оставшимся без отца. Пока Драко все рассказывал ему, он смотрел на его тело, словно сведенное судорогой от  боли, смотрел на светлые волосы, на кожу и глаза, и думал, что теперь это не принадлежит никому на свете.

Это стало лучшим рождественским подарком.

И Драко поступил именно так, как Снейп и был уверен, что он поступит, для чего он и был рожден. Он сплотил вокруг себя слизеринцев, применяя все свое красноречие, не гнушаясь обмана и запугивания – и говорил, говорил, говорил...

Он заявился на собрание Молодежного Ордена Феникса – объединения учеников Хогвартса  для борьбы с Вольдемортом – и презрительно ухмылялся, глядя на полные недоверия лица, и большинство слизеринцев стояли за его спиной.

Весь этот год... и то, как он работал... Он сильно вытянулся и стал красив по-настоящему, и от этого по каким-то неведомым причинам Снейпа переполняли гордость и чувство превосходства. Драко отдалился от Пэнси и от всех остальных. Он чертил собственные планы и  вступал в яростные дискуссии с другими членами Ордена, и он был слишком упрямым и принципиальным, чтобы позволить кому-то взять над ним верх.

В одну из многих ночей, которые он проводил, склонившись над столом с чертежами, пришел Снейп, чтобы напомнить ему, что пора отправляться в постель. Драко слушал задумчиво, опершись щекой о ладонь, и его волосы сияли в мягком свете свечей.

– Я должен закончить этот план, – заявил он, – Вы ведь понимаете, сэр. Вы всегда понимали – с самого начала.

Его голос звучал спокойно, почти безразлично.

– Даже когда ты не понимал, – с таким же видимым спокойствием ответил Снейп.

Драко посмотрел ему в глаза:

– Прошу прощения за то, что разочаровал Вас.

– Малфой. Ты никогда меня не разочаровывал, – лед звенел в каждом его слове.

И почти болезненное ощущение гордости, и триумфа, и любви переполняло его. Мой мальчик.

И только одна его слабость продолжала тревожить Снейпа. И на этот раз он не сдержался.

– Я считаю Вас довольно многообещающим студентом, мистер Малфой, – сказал он ему.

Еще одна легкая улыбка.

– Благодарю вас, сэр.

– И потому мне крайне неприятно видеть, что Вы ведете себя словно пятилетний мальчишка. Сколько драк с Поттером вы затеяли только на этой неделе?

Улыбка тут же исчезла с губ Драко.

– А какой сегодня день?

– Среда.

– Значит... пять.

– С каждым днем все хуже и хуже, Малфой. У Вас есть обязанности, на Вас возложена огромная ответственность. Что в этом глупом мальчишке так на Вас действует?

Драко покраснел, что было ему совершенно несвойственно.

– И вовсе он на меня не действует!

– Тогда почему не прекращаются эти отвратительные скандалы? – ледяным голосом осведомился Снейп. – Надеюсь, Вы осознаете, насколько они ниже Вашего достоинства? Я в очередной раз умоляю Вас – держите себя в руках. У Вас есть ум, и я не понимаю, почему он словно бесследно испаряется при каждой Вашей встрече с мистером Поттером?

Конечно, можно было списать все на юношескую несдержанность, но поведение Драко окончательно вышло из-под контроля.

– Я... не... сэр, я не знаю, – Драко замолчал. – Я попытаюсь.

Снейп знал, что слово Драко, данное слизеринцу, имеет немалый вес, и  знал также, что тот крайне серьезно относится к своим обязанностям, и потому ему неприятно было  ловить себя на мысли, что совершенно ему не верит.

– Надеюсь на это. Мистер Поттер, конечно, невыносим, но этими постоянными стычками вы выставляете себя дураком перед всей школой.

Участь страшнее смерти. Драко покраснел и снова кивнул, поворачиваясь, чтобы вернуться в Большой Зал – в тот самый момент, когда Поттер, скорей всего оставшийся безнаказанным, вышел из кабинета Минервы.

– Смотри, куда прешь, – рявкнул Драко, хотя Поттер никак не мог задеть его.

– Я тебя и пальцем не тронул, – моментально парировал Поттер.

Драко презрительно вздернул бровь:

– Продолжай в том же духе.

– Почему бы тебе не заняться своими делишками и не отстать от меня хотя бы ради разнообразия? – рявкнул Поттер.

– Это не я не имею ни малейших представлений о чужой собственности…

– О, заткнись и сдохни, Малфой!

– Ты первый, Поттер!

Поттер толкнул его.

Снейп угрожающе кашлянул.

Драко и Поттер оба посмотрели на него. Рука Поттера так и осталась на плече Драко.

– Сколько раз я должен повторять, мистер Малфой? – напряженно произнес Снейп. – Держите себя в руках.

Он вернулся в кабинет.

Господи, только не это.

Он захлопнул дверь, надеясь, что она отгородит его от этих тревожных мыслей.

Конечно, некоторые люди догадались задолго до этого.

Ведь не зря равенкловцы всегда считались самыми умными.

Спустя четыре дня после Рождества Лиза Турпин и Мэнди Брокльхерст, сидя в Большом Зале, составляли свой ежегодный список.

– Итак, – подсчитывала Мэнди, склонившись над своими книгами с записями, – на последнем месте Рон Уизли.

– Как и в прошлом году, – отметила Лиза. – Сколько баллов?

– Ээээ... два, – ответила Мэнди.

– Выдающееся достижение для Рона. Раньше он никогда не получал больше одного.

– Блэйз – храни его бог! – от души ущипнул его на поле для квиддича, а кроме того у них с Драко была очередная драка.

– А разве простой щипок считается? – удивленно переспросила Лиза.

– Нет, только если все закончилось дракой,  – рассудительно пояснила Мэнди. – А он покраснел.

Лиза выглядела потрясенной:

– Так-так-так, мистер Уизли, может, напрасно Вы отрицаете Ваши пристрастия? Может, в мальчике все же есть еще неисследованные глубины?

Она довольно посмотрела на Рона, сидевшего за гриффиндорским столом в противоположном углу Зала. Он заметил ее взгляд и застенчиво покраснел, тут же схватившись за руку Гермионы.

– Фу, – скорчила гримасу Лиза. – Похоже, на этот раз пальцем – в небо.  К тому же теперь он еще думает, что нравится мне. Фу…

– Давно пора махнуть на него рукой, он не представляет никакого интереса, – сказала Мэнди, – в отличие от Драко, «услады моих очей, звезды моих ночей», который опять на первом месте с тремястами восьмьюдесятью семью баллами.

– Я его обожаю, – с глубокой убежденностью заявила Лиза.

Она посмотрела на Драко, прямо в квиддичной форме развалившегося за слизеринским столом, и попыталась взглядом выразить все свое обожание.

Драко подмигнул ей.

Она отвернулась слегка разочарованно:

– Может, он просто околдовывает все, что движется? – произнесла она с сомнением. – Давай взглянем правде в глаза – я не могу спокойно смотреть, как он трогает свою метлу – мне тут же требуется холодный душ.

– Ну, ты ведь знаешь, как говорят, – ответила Мэнди, – чем меньше совести, тем больше удовольствия.

– Меньше нуля ничего не бывает, Мэнди.

– В случае с Драко все именно так.

– Кто на втором месте? – спросила Лиза.

Мэнди недовольно хмыкнула:

– Блэйз Забини. Конечно, я ничего не имею против Блэйза – его заслуги стоят того, чтобы оценить их по достоинству, но это камня на камне не оставляет от нашей традиции. И все потому, что ты дала ему так много баллов из-за этих дурацких кожаных штанов.

Лиза возмущенно воскликнула:

– Ни слова против кожаных штанов!

– Я же не всерьез, Лиза... Я сказала это просто, чтобы тебя поддразнить.

Лиза довольно вздохнула и улыбнулась Блэйзу Забини. Он отложил вилку, скорчил жуткую гримасу и придвинул свой стул ближе к Драко.

 «Неплохо-неплохо, даже очень», – думала Мэнди, но на самом деле ей было немного не по себе. Это нарушало все гордые традиции ФЛЮГЕР. Они всегда отдавали верхние ступени пьедестала паре, которая и вдохновила их на создание организации «Феминисток, Любящих Гейскую Романтику», и это нарушение нормы могло привести к серьезным последствиям.

Например, могло так случиться, что начнется второе полугодие, а в школе окажутся только мальчики, которым нравятся исключительно девочки.

Но об этом было даже страшно подумать.

К тому же эти двое ей нравились. Они были ее любимцами.

– Кто на четвертом месте? – спросила Лиза.

 – О... Терри, – рассеянно ответила Мэнди.

– Наш Терри? – восторженно воскликнула Лиза и восхищенно посмотрела на него. Он поднял голову, озадаченно моргнул и вернулся к своим книгам.

– Обожаю мужчин с неисследованными глубинами.

– Хммм, – согласилась Мэнди. – Он очень заинтересованно разглядывал Драко после того, как Гарри облил его тыквенным соком. Помнишь? Он еще тогда был в форме... Если ты считаешь, что эти обтягивающие бриджи выглядят неприлично, то не знаю, что бы с тобой было, если бы ты увидела его в этот момент...

– О да, – ответила Лиза, – но ведь это не обязательно означает – голубой. Это ведь может значить просто – не слепой?

– Лиза, – сурово посмотрела на нее Мэнди, – когда-нибудь раньше моя интуиция нас подводила? Что-то я не припоминаю. Я знаю, о чем говорю. В отличие от кое-кого, кто тащил меня через всю  школу, пытаясь убедить, что у Перси Уизли свидание с Оливером Вудом,  и привел в чулан, где он целовался с Пенелопой Кристал. Ты помнишь, сколько баллов мы тогда потеряли?

Лиза надулась.

– Я до сих пор не могу поверить, что это мальчик – натурал. Его зовут Персиваль! Персиваль!

– Тише, тише, ну успокойся.

– Шесть мальчишек, и все как один натуралы, – гневно заявила Лиза. – Миссис Уизли должно быть стыдно. Стыдно!

– Миссис Малфой старается за них двоих, – попыталась успокоить ее Мэнди.

Они обе смотрели, как Драко наклоняется к Блэйзу и потом откидывает голову, смеясь, пока Блэйз словно завороженный смотрит, как он убирает светлую прядь за ухо.

– Должно быть, она гордится своим сыном, – растроганно произнесла Лиза. – О, хотела бы я, чтобы у меня был такой сын.

Драко встал, насмешливо и игриво посмотрев на них. Они восторженно уставились на него, надеясь, что он подмигнет Блэйзу.

Этого не произошло, но на выходе из Большого Зала он налетел на Гарри Поттера, опоздавшего на ужин из-за тренировки.

Лиза и Мэнди восторженно вскрикнули и схватились за руки.

– Ооо, они потные и так и жмутся друг к другу!

– Да тише ты!

– Смотри, куда прешь, – рявкнул Драко, и Гарри с силой припечатал его к стене.

Драко ударился головой и в бешенстве сверкнул глазами на Гарри, а тот наклонил голову и ответил ему таким же неистовым взглядом.

Мэнди хотелось запечатлеть это мгновение на фото и использовать фотографию в качестве закладки во всех своих учебниках и книгах, чтобы любоваться при каждом удобном случае. Она хотела бы навсегда запомнить контраст их мантий – красной и зеленой; их взгляды, прожигающие друг друга насквозь, головы, расположенные так близко, что растрепанные волосы Гарри касались лба Драко; покрытое капельками пота раскрасневшееся горло Гарри и изящный изгиб шеи Драко.

Лиза подняла глаза и едва не сломала руку Мэнди, вцепившись в нее.

– Мэнди! – вскричала она, забыв обо всем на свете. – На двери омела!

– Мне кажется, – очень медленно произнесла Мэнди, – я сейчас умру.

– Попробуй меня достать, Малфой, – хриплым низким голосом прорычал Гарри.

Мэнди почувствовала, что она умирает. На самом деле.

Драко скривился:

– Дотянись сам, если сможешь, Поттер.

Они смотрели друг на друга еще несколько умопомрачительно долгих мгновений, которые показались часами.

Потом они разошлись в стороны, не отказав себе в удовольствии по пути толкнуть друг друга.

Лиза обессиленно откинулась на стул,  тщетно обмахиваясь в попытке прийти в себя.

– Похоже, второе место нашло нового хозяина, – произнесла Мэнди, пытаясь скрыть свое удовлетворение.

Лиза смогла только слабо кивнуть в ответ.

– Ох, с каким же нетерпением я жду следующего года, – мечтательно продолжила Мэнди, – Чем дальше, тем больше эти ребята становятся голубыми.

Конец

Написать отзыв Вернуться