Я не спрашиваю себя – почему? Почему именно со мной? Ты всегда говорил – вопросы глупы.

Жизнь на них не ответит.

Бесконечность тусклых коридоров, духота спертого воздуха, дробный топот шагов и бряцание ключей. Ты поворачиваешься и спазм перехватывает мое горло. Я знаю, что увижу, я знаю это давно.

Твои волосы острижены, твои глаза тусклы, твоя кожа бледна серостью раннего зимнего рассвета.

- Здравствуй, отец.

Текут мгновения и нам не о чем говорить. Это смешно, свидания дают всего раз в месяц – но каждый раз эти полчаса растягиваются в вечность. За 29 дней 23 часа перед встречей я обдумываю, что скажу тебе в очередные тридцать минут, а потом выкладываю все за пять. И дальше ты тоже молчишь.

Лишь однажды ты спросил, где мать, и лишь однажды сказал: «Держись, сын. Дальше будет хуже».

Мерлин, отец, если б ты знал… Но ты ведь и так знаешь, верно? Я вижу это знание в твоих глазах, смотрящих на меня с растерянностью и жалостью.

Каждый раз – растерянность и жалость. Забирай их себе, это слишком трудно делить на двоих.

Есть ли в камере подслушивающие устройства, я не знаю. Наверняка, есть.

- Отец, я не могу открыть шкафчик на кухне. Тот, в котором все наше серебро.

Он смотрит на меня, глаза похожи на ртутный щит, и я боюсь, что он скажет сейчас: «Алохомора». Я знаю про это давно – с тех пор, как ребенком вытаскивал вилки, рассматривая выпуклые гербы, и пытался согнуть металлические тарелки, проверяя свою силу. Эльфы дрожали и тряслись – если б я сумел испортить хоть одну вещь, досталось бы им, - но я не сумел.

- In mori veritas, - говоришь ты

Я с облегчением перевожу дыхание. И лишь потом до меня доходит смысл твоих слов, но время наше закончилось, и тебя уводят – руки за спину, двое конвоиров сзади и тоскливое пятно тьмы, акулой плывущее сбоку, – дементор в черном балахоне.

Отец, я сказал бы тебе так много. И как мне тебя не хватает, и как одиноко в пустынном Малфой Мэнор, но в Хогвартсе одиночество еще ощутимей, потому что там ты среди толпы. И как я скучаю долгими осенними ночами, а днем улыбаюсь оскалом волка, и улыбка, примерзшая к губам, стынет в вымороженном пространстве. И как я хочу, чтобы ты вернулся назад, и ранним летним утром мы скакали на быстроногих конях, оставив кошмар далеко за спиной.

Но я не скажу ничего. Тебе слишком тяжело, чтобы взваливать на тебя еще и это бремя.

Руки дрожат, прижатые к холодной стене.

- In mori veritas, - сейчас я увижу запретный схрон Малфоев, веками хранящий темные артефакты, утерянные книги и забытые уже под луной, канувшие в бездну столетий могущественные талисманы. Сокровищница древних знаний, почти потерянных и вновь обретенных немногими избранными. Избранными Темными магами. Волдеморта среди них не было.

- In mori veritas! – да что же это такое!

Или мне неизвестно еще какое-то условие, или… я не урожденный Малфой.

- Мама, что все это значит? – безумие бросаться в Рим в самый разгар учебного года, но я уже безумен.

Шаг, два – и я окажусь в пропасти, откуда нет возврата.

Должно быть, она понимает это по моим глазам. И если она и хотела солгать, извернуться, отговорившись незнанием, то теперь я не оставлю ей выхода – не в этот раз, голубушка.

- Драко, это наследственное. Но лишь один в роду владеет правом открывать запретную дверь. И оно передается только со смертью.

- В смерти истина, - тихо шепчу я. - Так вот в чем дело…

Мерлин, избави меня от подобного!

Завтра седьмое свидание с отцом. И еще завтра Рождество. Я подарю ему чулок с бутылкой вина. Я принес бы ему весь погреб, весь Малфой Мэнор с новой волшебной палочкой в придачу, взамен старой, сломанной судебным исполнителем, но: «разрешено дарение стоимостью до 30 сиклей при условии предварительного осмотра специальной комиссией и получения положительной резолюции от начальника исправительного учреждения».

Это будет первое Рождество без него, без елки и ожидания чуда. Брожу по пустынному вымершему замку, напоминающему склеп, не имея сил уснуть.

Может быть… когда-нибудь… все образуется. И все у нас будет хорошо – отец вернется, мать я вызову из Рима (здесь и сейчас она меня только раздражает), и мы заживем нормальной жизнью, так, будто ничего плохого никогда не происходило. Лишь бы Темный Лорд отвязался от нас, тогда мы уйдем в сторону и понемногу выкарабкаемся.

Для чуда нужно так мало – всего лишь наша семья, - и к демонам мир вокруг.

Что-то тянет меня в наши глубинные подземелья – может, недобитая детская вера в страшные и ужасные тайны, раскрывающиеся в ночь перед Рождеством. Прислонившись холодным лбом к замшелой стене, пахнущей затхлой подвальной сыростью, я автоматически шепчу:

- In mori veritas.

Тихий звук, щелчок, и с нереальной медлительностью, похожей на замедленность движений под водой, стена раздвигается.

«Истина в смерти. Истина в смерти. В СМЕРТИ!» - стучит у меня в ушах, когда я вновь возвращаюсь в подвал холодным рождественским вечером моего шестого года в Хогвартсе. Последнего года.

Я знал – всегда знал в глубине души, отгоняя от себя это знание, – что настанет время мстить. Именно поэтому не перевелся в Дурмштранг или Бобатон, хотя все от меня этого ждали.

Ну и что из того, что не они убили отца? Они посадили его, и в тюрьме он умер. А по какой причине, меня интересует в последнюю очередь.

Бреду вниз по поросшим мхом, скользким ступенькам – вчера я даже не взглянул в провал, ринулся, как сумасшедший, наверх, кидался о порог дома сторожа, пока он не вызвал охрану из Азкабана, и те упекли меня в свободную камеру, чтоб не путался тут по ночам. Первые полчаса я кричал, затем сидел на нарах и выдумывал сотню разных причин, почему дверь могла открыться передо мной.

Утром я замерз, охрип и потерял надежду. И начальник тюрьмы, поверив моему спокойствию, разводил руками – вот, мол, какое дело: такое горе, такое горе на Рождество. Бывает.

Свет палочки осветил полукруглые своды. И все. Больше ничего, кроме серого камня кладки. Ни древних свитков, ни сундуков с артефактами, ни шкатулок с талисманами. Ни-че-го.

Впрочем, к колонне, одиноко возвышающейся в середине, пришпилен пергамент.

«Драко!

Я догадываюсь, зачем ты здесь. Не живи прошлым, мой сын, не ищи здесь ядов и тайных знаний. Ты погубишь себя, ибо не сможешь совладать с ними.

Иди своей дорогой и, возможно, ты дойдешь до конца пути.

Не держи руку Темного Лорда – он может высоко взлететь, но может и больно упасть. Я не знаю, к кому тебе примкнуть, но, уверен, ты решишь сам. Пусть выбор твой будет правильным.

P.S. Не доверяй Снейпу».

Четкий, каллиграфический почерк. Буквы стоят ровным строем, как солдаты в шеренге. Нет подписи. Ни единого ласкового слова. Пергамент безлик, как казенная бумага. В нем нет отца.

Задумчиво сворачиваю лист и тут внизу что-то взблескивает. Нагибаюсь и поднимаю самопишущее перо с вензелем ЛМ. Значит, он его обронил – торопился или просто забыл. Провожу черту на пергаменте: вот чего он не любил – всякие завитушки, абстрактные узоры и геометрические линии загадочного предназначения на моих письмах, в тетрадях и на любом чистом пространстве, попавшем мне под перо.

И тут я вдруг осознаю, что он никогда не отругает меня за эту черту: «Опять демон-пойми-что, когда же ты научишься не пачкать пергамент»; он ее вообще не увидит. И не возьмет в руки перо, не выведет стройные буквы, не напишет больше ни слова.

Я сжимаю перо побелевшими пальцами, опускаясь на грязный пол, и пытаюсь еще сдержаться. Но это сильнее меня, я не могу загнать его внутрь. Последним движением я успеваю лишь оттолкнуть пергамент, чтобы чернила на нем не расплылись мокрыми пятнами.

- Мистер Малфой?

- Да, профессор, - он, как всегда, угрюм и хмур, лицо бледное, злое, в одежде ни единого зеленого пятна. Вечный траур.

- Я сочувствую вашему горю. Но оно не должно отразиться на учебе – уверен, ваш отец этого не хотел бы.

- Я тоже в этом уверен, - дерзкий взгляд в черные провалы зрачков. Ну, как ты посмеешь посмотреть мне в глаза, предатель?

Но взгляд возвращен и предатель даже не покраснел.

- Мистер Малфой, если у вас возникнут проблемы… на факультете или от других факультетов, скажите мне.

- У меня есть проблема. Я не хочу есть вместе со всеми.

Поднятые в удивлении брови:

- Питаться отдельно – привилегия преподавателей. Впрочем, я подумаю над этим вопросом. Что-нибудь еще?

Теперь или никогда. Думаешь, я не замечал твоих взглядов в зеркальных поверхностях? Не чувствовал их затылком? Не слышал ласки в твоем голосе, когда ты обращался ко мне на уроках? Я не слепой и не глухой, но раньше я предпочитал быть таким.

Шагаю к нему и утыкаюсь лицом в его плечо:

- Профессор… Мне так плохо. Я боюсь, помогите мне!

Он вздрагивает, а его руки обхватывают меня – сначала робко, затем сильней и уверенней.

- Драко… - я и не подозревал, что его голос может быть таким нежным. – Что я могу для тебя сделать?

- Разрешите мне приходить к вам…

Ощущаю утвердительное движение его подбородка и горько усмехаюсь своей будущей судьбе.

У него не противное тело – в общем-то, он не такой тощий, каким кажется под своим черным балахоном, в который завернут с головы до пят. Ночью он спит в такой же сорочке – длинной, унылой, как погода в ненастье, снимаемой лишь на время занятий сексом. Я ненавижу наш секс.

Слава Мерлину, мы делаем это не чаще раза за ночь. Потом он засыпает, а я проскальзываю в лабораторию и ищу то, что мне надо.

Цветок папоротника.

На пологе над его кроватью вышито ровно 66 звезд. Ненавижу трахаться лицом к лицу.

Слезы русалки, собранные в воде.

На спинке кровати ножом вырезаны инициалы SS. Затейливые завитки.

Печень оборотня, убитого в полнолуние.

Неизвестно каким образом очутившаяся в его подушке, подложенной под мои бедра, иголка расцарапала мне ляжку, пока он резко двигался во мне. Надеюсь, столбняка не будет.

Рука славы (высушенная рука мертвеца).

Фу… минет… какая гадость. Чуть не стошнило, вовремя успел сделать вид, что прихватила диарея.

Стебель разрыв-травы.

У него в тумбочке фотография отца. Сначала я не понял, что она тут делает, а потом… Слепая ярость накатила волной. Так, значит, отец тебе не дал, но ты получил свое от сына?

Коготь грифона, кормившегося змеями, в яму с которыми был сброшен живой человек.

И так четырнадцать дней…

- Северус, я не могу тут оставаться. Переведи меня в Дурмштранг.

- Но, Драко…

- Пожалуйста! Я знаю, ты - можешь.

- Это всё гриффиндорцы? Поттер???

Безмолвный взгляд и медленный кивок. Снейп рвет и мечет. С Гриффиндора баллы летят, как листья с Дракучей Ивы под порывами ноябрьского ветра. Между деканами факультетов глухая вражда.

Я каждый день подбавляю в зелье, что варит Снейп для «общего укрепления здоровья учеников в связи с необходимостью полной физической и моральной готовности», свой экстракт. Сам профессор зелье не употребляет, а я питаюсь вместе с ним. Неудивительно: я, можно сказать, живу у него. Еще пятнадцать дней.

По Хогвартсу поползли слухи.

- Драко, я не знаю, что там у вас и, честно говоря, не хочу знать, но не кажется ли тебе, что все зашло слишком далеко? – половинки очков директора все так же загадочно мерцают, а Фоукс так же тихо гадит на жердочке. – Даже если всё по доброму согласию, это не отменяет того, что ты несовершеннолетний.

- Помогите мне, - тихо говорю я, поднимая голову. – Помогите уехать отсюда.

В моих руках – прошение о переводе и все бумаги. Северус стоит возле меня и глядит растерянно-беспомощным взглядом. Таким, каким глядел мой отец.

Нет, мне не жаль его. Пепел отца стучит в мое сердце. Он умер в тюрьме, среди сырости и дементоров, на грязных нарах. Не знаю, стоило ли все мести. Не знаю, принесет ли она мне покой.

Знаю лишь одно: мне не придется больше целовать эти бледные губы и надеяться, что он примет дрожь отвращения за накатывающее возбуждение. Спасибо Мерлину за маленькие радости.

В карете я обхватываю голову руками и сижу так всю дорогу. И… это все?

- Я не понимаю, что происходит, Северус. У всех словно вылезли наружу все потенциальные и прошлые болячки и хвори. Наши ученики слишком молоды, чтобы полный букет проявился уже сейчас! Это какое-то проклятие, насланное Тем, Кого Нельзя Называть. Ума не приложу, как ему удалось пробить Хогвартскую защиту!

- Поппи, успокойся. Я уверен, директор во всем разберется.

В своих апартаментах Снейп бессильно опустился на кресло. Здесь недавно сидел Драко – это было его любимое место.

Черт, хватит его вспоминать. Может, и к лучшему, что он уехал – а то тоже мог подхватить неведомую заразу. Но как? Так массово… как эпидемия.

- Северус, ко мне немедленно, - директор возникает в камине неожиданно, как чертик из табакерки. – Первый смертельный исход.

Чччерт!!! Снейп метнулся к шкафчику с самыми редкими компонентами: захватить с собой все, что может послужить лекарством.

Цветок папоротника… Их было шесть. Шесть. Он точно помнит.

Отличие лекарства от яда – в дозе. Достаточно на миллиграмм ошибиться с папоротником, и можно готовить гробы.

Кто имел свободный доступ к нему в любое время суток? У кого был повод ненавидеть весь Хогвартс?

И его тоже – его, старого дурака, подумавшего, что семнадцатилетний мальчишка может что-то найти в сорокалетнем профессоре.

Снейп молча переводил взгляд с одной баночки на другую. Нет, по уровню жидкостей не поймешь.

Надо было идти, бежать за магическим измерителем, выяснять, какие вещества были взяты, чтобы приготовить противоядие, но Снейп осел на пол рядом со шкафчиком и уткнул лицо в колени.

Сначала один надменный и красивый блондин, не замечавший тощего неказистого брюнета, а затем, словно судьба решила посмеяться над ним, второй.

Профессор раскачивался в дерганом ритме, пытаясь не закричать, не завопить на все подземелья.

Пора уже было идти к Альбусу Дамблдору…

Конец

Написать отзыв Вернуться