Война закончилась, говорите вы. Да, кончилась, издохла, старая сука, в придорожной канаве, и у меня теперь отличный дом со стеклянной дверью, классическая семья с двумя детишками, мальчиком и девочкой, и планка орденов на груди.

За мужество, за отвагу, за храбрость, за доблесть, за героизм. За надежду только нет, а ведь это единственное, за что стоило бы дать.

В июне 1999 года она была не то чтобы жива. Мы все устали от этой войны, от ее бессмысленности и глупости, и Волдеморт давно умер, а война все тянулась и тянулась, и я думал иногда: а может, послать к Упивающимся парламентера или, по-старинному, – герольда, чтобы он объявил им: «Ваш Лорд скончался. Сложите оружие».

Но времена, когда война кончалась с гибелью короля, прошли вместе с рыцарством, менестрелями и средними веками, и чистый звук трубы не разорвет больше утреннюю тишину, а рыцари не выйдут на стены, выслушивать условия сдачи города.

Я валялся в санитарной палатке с легкой формой малярии. Упивающиеся скрывались в шотландских болотах, без особой охоты совершая вылазки, пытаясь проверить антиапарационный барьер, а мы без особого усердия их ловили. Я так и вовсе сачковал.

На что только не пойдешь, чтобы не месить по болотам грязь.

Рон и Оливер, и еще куча желающих из первого отряда варили зелье из волчьей ягоды и гнали медовуху из вереска, я в этих ботанических экспериментах участия не принимал – не соблюдал моральный облик, нет, осточертело мне все к болотной бабушке. Бывают такие дни.

Они бывают и в мирное время – смотришь в окно и думаешь: а зачем это все? Мир, день, крыши соседних домов и прохожие на улице, и девочка с воздушным шаром, на котором нарисован легкомысленный Микки-Маус, и мороженое, тающее в руках сладкой парочки. Мороженое растает, парочка поженится, и глядеть они будут друг на друга снисходительно-равнодушно, а потом у них родится девочка, которая когда-нибудь вырастет и пройдет по улице с шариком, и… И день будет сменять ночь, а ночь – день, и так пройдут годы, а потом - тысячелетия, и вообще, все мы умрем.

Вот примерно в таком настроении я и валялся в палатке, комарье толклось вокруг тускло-желтого шара, я же время от времени отхлебывал остывшее зелье и размышлял лениво о том, когда же кончится эта долбаная война. И что будет тогда, когда она кончится.

Малфой показался мне глюком одуревшего от мизантропии сознания. Он вошел, опустил за собой полог и постоял немного, привыкая к свету фонаря.

- М-м… - откашлялся я.

Он приложил палец к губам:

- Т-шш, Поттер…

Мне надо было разозлиться – в конце концов, я старше его по званию, и что это он себе позволяет, чистокровка чертова, но я только лениво промолчал. В конце концов, оставалась еще надежда на глюк. И тратить силы на разборки с младшим составом…

Не то чтобы я не мог поставить его на место, плохой из меня вышел бы командир, будь я кротким, как стриженая овца. Но вот конкретно с Малфоем результат не стоил затраченных усилий. После него во рту всегда оставалось гадкое послевкусие, словно жаборосли пососал.

Я иногда думал, за что его так не любят: за то, что он аристократ и сын Упивающегося, далекий от нас по рождению и воспитанию, или за то, что он считает, что раз он сын аристократа и Упивающегося, то мы изначально настроены против, и надо держать удар… Уж это он умел идеально. Любой нормальный хорек позавидовал бы той вони, которую Малфой устраивал, когда подозревал окружающих в совершении несправедливости по отношению к себе, любимому.

Дразнить его было себе дороже. У него была идеальная память и потрясающая изобретательность. Впрочем, меня это мало волновало, главное, он делал свое дело, а в остальном мне было на него нас…ть.

Поэтому я погрузился в свои мысли, а он улегся на свободный тюфяк и там затих.

Из других палаток доносились смех и выкрики: видно, процесс зельеварения принес желаемые результаты, я даже начал размышлять, не стоит ли и мне попробовать приготовленный субпродукт, может, дурман заглушит на время зеленую тоску, а завтра… завтра будет другой день, как Малфой сказал с презрением:

- Скоты.

М-да. Конечно. Самокритичность и умение смотреть на себя со стороны, свойственные отдельным товарищам, меня всегда поражали.

- Напомни-ка мне, Малфой, - сказал я, - чья очередь завтра дежурить на кухне?

- Лонгботтома, - ответил он, кинув на меня быстрый взгляд.

- Ты ошибаешься, - заботливо поправил его я. – Твоя. И послезавтра – твоя. И послепослезавтра – тоже.

Он хмыкнул, поерзал некоторое время на своем тюфяке, но возражать не стал. И правильно сделал – в моем настроении я мог навесить на него нарядов до конца текущего месяца, да и следующий захватить.

Вообще, я надеялся, что он встанет и уйдет, ибо только полный идиот может чувствовать себя спокойно в присутствии начальства, неважно, как оно там настроено. Но то ли Малфой и был идиотом, то ли ему некуда было идти: он продолжал красть у меня палаточный воздух.

- А знаешь, Поттер, - сказал он задумчиво, - вот ты меня ненавидишь…

Я кивнул.

- И все меня ненавидят, словно я их щенка в младенчестве за ножку схватил – и об стенку…

- А ты никогда не думал, - насмешливо спросил я, - почему так?

На его щеках появились ямочки: он склонил голову и… улыбался.

- Я думаю, вы мне завидуете.

- Ага, есть чему, - вяло отозвался я.

- Во-первых, я красив.

- Первое место среди гоблинов.

- Это в тебе зависть говорит. Во-вторых, умен.

- Второе место среди троллей.

- И, наконец, - торжествующе закончил он, подпирая подбородок ладонью (он лежал на животе), - я знаю, в чем заключается смысл жизни.

- И в чем же? – я всмотрелся в его безмятежное лицо.

- Ты, Поттер, это сам поймешь, - отозвался он после долгого молчания.

Лег на спину и сделал вид, что уснул, тварь.

- Ну, ладно, Малфой, ты красив и умен, - заговорил раздраженно я. – В чем, по-твоему, смысл жизни?

Он молчал.

Я перебрался к нему на тюфяк и пощелкал пальцами перед глазами. Его дыхание не изменилось.

Терпеть не могу провокаторов. «Что ж, - подумал я, - посмотрим, как ты запоешь, когда я раздену тебя и сожгу твою одежду».

Но едва мои пальцы взялись за пуговицы, он вскрикнул, перехватил мои руки и залепетал:

- Ты что, Поттер, ты что?!!

Испуг его был так карикатурен, что я не удержался от маленькой невинной мести:

- Трахнуть тебя хочу, а что?

Он оттолкнул меня, скатился с тюфяка и проворно отполз в дальний угол.

- Сперма в голову ударила? Поищи своего дружка Уизли! Может, он и разделяет твои извращенные склонности. У меня на женщин встает!

Ну да, одна только проблема была – женщин в отряде не было. Для них существовали свои, женские отряды, во избежание незапланированных беременностей, мексиканских страстей и всеобщего морального разложения. А когда в одном месте собирается много молодых мужчин, вопрос спермотоксикоза не последний на повестке дня. Я лично удовольствовался своей правой рукой.

Черт, было даже обидно, что хорек мог посчитать меня запавшим на его бледные прелести.

Но он так испуганно сверкал из своего угла глазами, выражая всем видом готовность обороняться до последнего вздоха, что я не удержался и захохотал.

Как ни странно, это его успокоило.

Он сел, пригладил волосы, принял свой обычный надменный вид и заговорил:

- Ну да, следовало предположить, что шутки Поттера смешны только Поттеру. Сделай милость, прими прежнее положение.

Я вернулся на свой тюфяк, и он – несколько настороженно – занял свой. Но, наверное, ему все же хотелось поговорить, потому что минут через пять он начал:

- А что ты собираешься делать после войны?

- Не знаю, - честно признался я. – А ты?

- Поеду в Испанию, - он мечтательно улыбнулся. – Там апельсины… И солнце. Надоели туманы. И война.

Тут я его понимал. Лежишь в болотах, среди сырости и грязи, и мечтаешь о солнце и апельсинах. Логично.

Мы помолчали немного, на его лице бродила улыбка Чеширского кота: довольная и отстраненная.

- Представляешь, Поттер, – долина! золотая от апельсинов, корни деревьев омывает чистый ручей – надо еще продумать систему ирригации, а среди зеленой листвы желтеют плоды. И по утрам в долину спускается Къеста делль Торро… Я там поселюсь.

Глюки Малфоя были, пожалуй, круче, чем мои. И уж точно ярче – я как наяву представил себе мирную золотую долину, подернутую утренней дымкой, и юную красивую женщину, спускающуюся туда прямо с неба. Сбегающую по радуге вниз.

- А что это за Къеста?..

- Богиня, наверное… Богиня плодородия для цитрусовых. Я не знаю.

Малфой мечтательно прикрыл глаза, размышляя о своей долине, а я собрался перебраться к нему на тюфяк и потрогать его губы рукой – очень уж красиво он улыбался, но тут в палатку ввалились Оливер, Рон и Колин, решившие утешить страдальца хорошей дозой сваренной ими отравы, и Малфой закрылся. Втянулся, как улитка в раковину.

Больше приступы откровенности его не посещали. Скоро война закончилась, Упивающиеся подписали мирный договор, нас расформировали, и Малфой уехал. Куда – не знаю, но, думаю, в свою Испанию. К апельсинам.

Я некоторое время тоже подумывал о том, чтобы уехать, но вяло как-то, мы к тому времени крепко подсели на дурь, и кроме миров собственного подсознания нам ничего не было нужно.

Гермиона вытащила меня оттуда, мы поженились.

И, честно признаюсь, часто мне помогало только воспоминание о золотой долине, наполненной солнечным светом. Я, наверное, по натуре реалист, мои-то картины все серые и тусклые. Как моя родина. Старая добрая Англия.

А Къесты делль Торы, кстати, ни в одном пантеоне нет – я специально смотрел. Гермиона надо мной смеялась: как, Гарри Поттер роется в книгах. Снег завтра пойдет, не иначе.

Да, богатая фантазия у Малфоя, интересно, в Испании он сейчас или нет?

Но все равно, всякий раз, как звезды загораются в ночном июньском небе, я думаю о ней – о Къесте делль Торро, сошедшей в золотую долину.

Конец

Написать отзыв Вернуться